#тихийпикет - [12]

– Кстати, что с полицейскими?

– Один раз я ехала в вагоне, где были только полицейские.

– А что был за плакат?

– Про феминизм. У меня 70 % плакатов были про феминизм. Сейчас не помню, но что-то, как обычно, про гендерное насилие, наверное. И я попала в вагон с полицейскими. В общем, они куда-то ехали по своим делам полицейским, человек 35. И я просто стояла, потупив глаза, потому что боялась, что сейчас что-то произойдет. Но в итоге мы разговорились с несколькими, кто стоял возле меня. Они мне тогда сказали: «Да мы уже не на работе, что ты жмешься, не бойся». Меня это тогда поразило, что у них так оно разделяется – полицейское и человеческое.

И еще был показательный случай. Я ехала со стихотворением Георгия Иванова, которое начиналось со строк:

Хорошо, что нет царя

Хорошо, что нет России

Хорошо, что Бога нет.

И мне было просто интересно поговорить про этот текст с людьми. В вагоне я села рядом с молодым полицейским, который куда-то ехал. И мы с ним разговорились. Я ему рассказала, кто такой Георгий Иванов, про поэзию, эмиграцию в Париж, про парижскую ноту рассказала, и потом он у меня спросил, что такое тихий пикет. А я его спросила, разделяет ли он у себя внутри человека и полицейского. Он сказал, что да, очень сильно, и что это иногда ставит его в тупик, потому что он не очень понимает, как жить с этим в постоянном конфликте.

Он говорил, что ему часто приходится задерживать мигрантов, у которых не все в порядке с документами, а они все время умоляют его отпустить их и говорят о том, что у них прямо сейчас голодают семьи, что они приехали сюда на заработки, и если их сейчас из России депортируют, то несколько лет по закону они не смогут пересекать эту границу и соответственно не смогут кормить свою семью. Полицейский сказал, что ему в такие моменты всегда плохо, потому что, с одной стороны, нужно выполнять букву закона, а с другой стороны, что это за законы такие. И он мне все это рассказывает, рассказывает, и ему уже пора выходить. Мы попрощались. И тут я понимаю, что все это время он ехал не один. Он сделал кому-то такой жест рукой – типа, вставай, пойдем. И два человека (оказалось, что это были узбеки, два узбека, которые сидели напротив нас), они встали. И я поняла, что он рассказал про ситуацию, в которой он прямо сейчас находится. Потом я написала этот отчет. И он меня нашел по хештегу. Написал мне в ВК, дал несколько пометок, чтобы я покорректнее написала что-то. Я отредактировала свой пост. Вот так.

Я со многими до сих пор общаюсь, с кем я встретилась в метро. Тогда же я начала набирать всякие знания про то, куда обращаться женщинам после изнасилования, куда обращаться женщинам в случае домашнего насилия, начала более практические знания приобретать. И я часто в метро сталкивалась с тяжело травмированными женщинами, для которых я была первым человеком, которому они рассказали, что их, например, изнасиловали или что их избивает муж.

И это, конечно, тяжелый опыт, когда ты оказываешься таким слушателем. Помню один случай, я ехала с плакатом. «Неважно, в чем одета жертва, в насилии виноват всегда только насильник». И напротив меня сидел мужчина с «дипломатом», лет 55, наверное. И я видела, как его прямо бесит мой плакат. Потом он, видимо, решился и через вагон сказал мне: «Девушка, как вы вообще смеете ехать с таким плакатом? Вот у меня дочь вашего возраста». Я думаю: «Класс, дочь, есть о чем поговорить». – «И вы, вы внушаете девушкам, например, моей дочери, что они могут выглядеть как им угодно. А изнасилуют их потом из-за вас, потому что одобряете то, как девушки сегодня выглядят». Я начала говорить факты. Что одежда не влияет на вероятность быть изнасилованной. Он отвечал, что девушки часто сами нарываются, сами виноваты и провоцируют.

Тогда я решила впервые за весь тихий пикет обратиться к вагону, к тем, кто нас слушал: «Девушки, вы с кем согласны – с ним или со мной?» Они говорят: «С вами». Так я была уже не одна. А он продолжает: «Вы знаете, у меня в 90-е умерла жена. И знаете, как она умерла? Ее убили. Я ей говорил, зачем ты выходишь в России в 90-е в шубе и в бриллиантовых сережках? И вот она не послушала меня и все равно вышла. И вот ее ограбили и убили». И тут я понимаю, что он говорит с горьким чувством, для него это до сих пор личная трагедия. И при этом все равно винит ее, а не тех, кто это с ней сделал. И меня это поразило.

И тогда уже в разговор включились все, кто был вокруг меня, они начали говорить: «Нет, ну ты че, мужик». В общем, вся моя часть вагона стала разговаривать про насилие над женщинами. Девушка, сидевшая слева от меня, сказала мне спасибо и что она тоже сталкивалась с изнасилованием. Такой был гвалт вокруг.

– Раз люди так реагируют, получается, что есть огромный запрос на горизонтальную коммуникацию.

– Да, вообще многие люди устали от площадок, присвоенных какими-то вертикальными структурами. Я в разных проектах это замечаю, потому что мы часто делаем проекты про коммуникацию. И есть запрос на разговор, в котором еще не выстроена система властных отношений. И все еще устали от того, что мало ведется настоящих дебатов с идеологическими противниками.