Тихий гром. Книги первая и вторая - [35]

— Свою-то башку побереги да об детях подумай, — убийственно спокойно сказал Филипп, ровно ледяной водой окатил.

— Ты чего, шалопутный, сбесился, что ль! — не сразу зашипел Кирилл. Сперва в него вроде бы молоком плеснули — побелел, а потом все лицо пошло бурыми, аж задымившимися пятнами. Тогда-то вот и зашипел он.

— Изверг ты! Лампир! Кровосос! — у Макара обветренное лицо с волосами по цвету сравнялось, сверкали на нем только лютые глаза.

Кирилл затянулся еще разок махоркой, сузил веки, зло швырнул Макару под ноги толстенный окурок, так что искры посыпались, словно тут новый пожар занимался, и пошел прочь, ни на кого не глядя.

Собравшиеся в кучу мужики проводили его молчаливым взглядом. Злобились все, но ведь не то что в одиночку — всем хутором его не враз одолеешь: не дастся он, вывернется. Везде у него дружки-приятели, да не из простых мужиков. У него и в городе, в полиции все замазано да задарено.

— Как же ему не воровать, коли некому унять, — в тишине высказался Леонтий Шлыков, когда Кирилл скрылся за воротами.

Из избы выносили Тихона, завернутого в большое стеганое одеяло, спеленатое опоясками. Мужики у крыльца расступились, давая дорогу. Тихона уложили в розвальни на солому, покрытую большущим овчинным тулупом. На кряслинах розвальней по обе стороны у ног Тихона умостились Мирон и Марфа. Проводить Тихона вышли из избы почти все.

Настасья, неузнаваемо изменившаяся за эту ночь, охрипшая от рева и совсем потерявшаяся, вышла во двор без платка, накинув на плечи чью-то поддевку. Волосы ее оставались неприбранными, и теперь, при свете дня, люди посматривали на нее с состраданием, видя, что серебристый иней прикипел к ним навечно.

— Все, что ль, простились? — спросил дед Михайла, обводя столпившихся вокруг саней мужиков и баб слепым взглядом.

— Все, батюшка, все. Пущай едут, — заторопила Дарья. Она совсем не походила на ту сочную, крепкую, пышущую здоровьем бабу, какой была два дня назад.

— Ну, с богом! — благословил дед.

14

А Кирилл Дуранов, придя домой, не раздеваясь и даже не сняв шапку, сел за стол, потребовал у Василисы выпить и закусить.

Василиса по многим приметам догадывалась отчего случился у соседей пожар, но знать этого наверняка не могла: не посвящал ее муж в такие дела. Она слышала крик Настасьи, видела пламя над задним двором у Рословых и побаивалась, как бы не перекинулось оно к ним, Дурановым. Но погода стояла безветренная, и опасения оказались зряшными.

— Чего у их сгорело-то? — робко спросила Василиса, проворно собирая на стол.

Кирилл вместо ответа налил полный стакан водки, опрокинул его в рот — не поморщился, не крякнул, не закусил — как воду. И опять углубился в думы. Редко постигали его неудачи в таких делах. А тут вышел совсем пустой номер, только шуму наделали. И ведь как все просто казалось, убедительно: пожар, хозяева шалеют с перепугу, рубят повода, снимают эти чертовы цепи, выгоняют лошадей на улицу — лови их и веди куда надо.

И на улице ни одна лошадь не оторвалась с привязи — крепко делает кузнец. Но как же случилось, что на каждую свою замашку получил он отмашку? Выходит, что знали Рословы об его намерениях? Но как, откуда? На картах им, что ль, сгадали? Не могли же свои ребята сказать, не в их интересах это. А больше ни единая душа не знала. Или знал кто?

«Землерои! Чертомели! — зло думал про мужиков Кирилл Платонович. — Ишь ведь, горбом в люди вылезть норовят! Ха-ха! Да где же вам за целое лето, мурашам, заработать, сколь я за одну ночь урвать могу! И рубаха не сопреет от поту… И ведь еще голос подают, шипят, кроты слепые, черви землеройные! Макар-то как осмелел — чуть вилами не спорол, паршивец!.. А кто ж все-таки оберег-то их, а? Н-ну, погодите вы у меня!»

Кирилл Платонович даже зубами заскрипел и выпил еще стакан водки. Кто же этот человек? Вот бы над кем распотешился Кирилл Дуранов, ежели б узнал!

Такой же вопрос, только с совершенно противоположным чувством задавали себе и дед Михайла, и Макар, и Мирон в дорожных думах своих, и даже Тихона не раз занимал этот вопрос, когда хоть чуть унималась боль.

Не дано это знать никому.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Десятый год двадцатого столетия, незаметно, незримо шагнув на землю, шествовал по ней, ничем не отличаясь от предыдущих. Не так давно, правда, отшумел, расплескался кровавым дождем по Руси девятьсот пятый, грозно прогудел он по горнозаводскому Уралу, однако в степные и лесостепные селения дошел лишь далеким тихим рокотом жаркой июльской грозы.

Ничем тогда не задело и хутор Лебедевский. Слухов со всех сторон доносилось множество, но ползли они крадучись, опасливо, боясь резко вклиниться в давний уклад размеренной жизни хуторян и тем не менее смутно бередя темные души мужиков, ничего не знавших, кроме земли да работы на ней.

А потом все поутихло, сникло, будто ничего и не было. Да и как знать — может, эта самая революция, задавленная царем и помещиками, испустила дух возле самого порога мужичьей избы, а он и не разглядел этого, не догадался. Ведь проходили же по хутору ссыльные, ночевали с «волчьими билетами» какие-то люди, которым нигде нет прописки и больше суток ни в каком селении задерживаться не велено.