Тихий гром. Книги первая и вторая - [32]

Несколько раз с вечера принимался выть Курай — жалостно так, затяжливо, с тоненьким подвизгом выл. Но дед надолбил ему клюкой — теперь Курай успокоился.

А вот как последний раз выходил, послышалось ему, вроде бы задние воротца у Дурановых пискнули. Долго потом выжидал, не уловится ли чего еще. Нет, не уловилось.

Прошаркал дед в горницу, легонько постукал клюкой по бедру Макара, тот заворочался тяжело на полу, мотнул косматой головой и, видимо, ударившись щекой об пол, очнулся.

— Встань, Макарушка, встань, — ласково приговаривал дед, — руки-то я тебе развяжу.

Крякнув, Макар поднялся на ноги, повернулся к деду спиной, подставил связанные руки. Михайла нащупал на опояске нетугой узел, распустил его.

— Прости меня, батюшка, за вчерашнее, — хрипло говорил Макар, встряхивая затекшими кистями рук. — А делиться-то я все ж таки не откажусь…

— Ладноть, — смиренно ответил Михайла. — Всю хозяйству на паи делить не станем, а тебя отделим, коль уж так затратилось… Ты покрепись поколь, покрепись: вот новую избу поставим, а тебе, стал быть, тута жить. Чуешь…

— Чегой-то тама?! — ахнул Макар, уставившись через дверной проем из горницы в кутное окно.

Месяц к тому времени закатился, и в темном окне величественно и страшно трепетал кровянисто-багровый отсвет. Макар, как был — босиком, без шапки — сиганул мимо деда, чуть не столкнув его, в дверь. Во дворе бешено, с подвывом залаял Курай. И не успел Михайла шагнуть из горницы, как вновь распахнулась избяная дверь и послышалось страшное, хватающее за сердце:

— Кара-у-ул! Гори-им! — не своим голосом заорал Макар.

— Господи Исусе… — поперхнулся дед, крестясь и чувствуя, как пол уходит из-под ног.

— Царица небесная, матушка! — послышался сонный голос Настасьи.

— С нами крестная сила! — хрипло ахнула Марфа.

Проснулась и запричитала Дарья. Через считанные доли минуты в избе Рословых поднялся настоящий содом. Бабы с растрепанными волосами, в одних исподних рубахах совались всюду, стараясь как-то помочь мужикам одеться. Мужики перепутали пимы на печи, оттого сбились все в кучу, мешали друг другу, и разобрать что-либо было уже невозможно.

— Да зажгите хоть лампу, бабы, трафить вас всех! — вышел из себя Мирон: он в третий пим пытался засунуть ногу, но попадали какие-то, бабьи, что ли, совсем не подходящие маломерки.

На полатях заголосили перепуганные малые ребятишки. Их не успокоила и зажженная Настасьей лампа. Со двора слышался заливистый брех Курая, жалобно мычали коровы, бесновались на привязи кони. В настежь распахнутую дверь, не закрытую со времени возвращения Макара со страшной вестью, вывалились все скопом.

Над задним двором жарко полыхало большое яркое пламя. Горела соломенная кровля, только на прошлой неделе очищенная от снега.

В это время в калитку юркнул Васька и, никем не замеченный, окунулся в суетливую толчею перепуганных людей.

— Марфа, растворяй шире вороты! — скомандовал Тихон. — Мужики — в конюшню! Лошадей не отвязывать: вынесем колоду, и они с нами выйдут… Настасья, иди выпущай коров!

Размахнув обе половины ворот во всю ширь и подперев их, чтоб не сошлись, Марфа грузно, с тяжелым подскоком выбежала на середину дороги и, приседая и взвизгивая, заголосила во всю немалую мощь своего голоса:

— Лю-у-ди-и, пособи-и-тя-аа!

В только что мертвецки сонном хуторе истошно, с надрывом забрехали собаки, кое-где в окнах вспыхнули неяркие огоньки, где-то послышались тревожные голоса.

С потолка в конюшне лилась вода от расплавленного наверху снега. Огромную колоду, стоящую на высоких ножках, со всех сторон окружили мужики и ребята: Васька, Митька, Степка, Порфирий Кустищев, заночевавший у Рословых; тут же вертелся и Гришка, старшие девчонки — все были на ногах. Хотя и порожняя эта колода, в другое время едва ли поддалась бы им с такой легкостью — теперь она, словно живая, поплыла из конюшни.

По двору колоду волокли без передыху. А кони, примкнутые цепями, веером приплясывали вокруг, кособоко ступая, торопились от огня подальше. В воротах веер этот ужался, вытянулся в длину, кони прижали к колоде мужиков и ребят, шедших по бокам ее. Вышла заминка, кому-то лошадь приступила ногу — ругань, крик, пыхтенье.

Когда вытащили колоду на середину дороги и поставили, Тихон распорядился:

— Макар, возьми вилы и становись тута, возля лошадей. Да держи ухо востро! Ты, Степка, тоже с им будь: случай чего — нас кличь!

Во дворе орудовала Дарья. Обескровленная только что перенесенным несчастьем, пересиливая себя, она с бешенством крутила железную ручку, поднимая из колодца бадью за бадьей и опрокидывая их в водопойную колоду.

Мужики хватали лопаты, ведра, услужливо вынесенные Марфой на середину двора, и, зачерпнув из колоды, плескали вверх на огонь, бросали туда снег, но пламя, будто бы веселясь, шипело, трещало от сырой соломы и неумолимо ползло к конюшне, закрытой под одно с задним двором, а стало быть, и к избе. С конюшни снег не был счищен, заленились тогда ребята. Дед ворчал на них. Зато теперь этот снег оказался спасительным.

А там, на заднем дворе, в сутолоке забытая всеми, воевала Настасья. Когда она подбежала к хлипким воротцам и отворила их в надежде на то, что скотина сама пойдет из хлева, пламя лизало всю кромку соломенной крыши, продвигаясь по ней всем фронтом дальше. У входа и вдоль наружной стенки падал огонь, солома под ногами тоже взялась пламенем, вытянувшимся пока несмелым прямым рядком. Настасья сперва было принялась топтать ногами этот огонь, но, видя, что не справится с ним, а сверху падает горящая солома все чаще и чаще, попробовала выгнать скотину. Однако быки и коровы, видя перед собой огненный рубеж, не хотели идти через него и, кружась на пятачке, не тронутом огнем, жались к дальней стенке хлева, к конюшне. Тогда Настасья выломила из плетня короткую палку и бросилась с ней на животных, колотя и ругая их на чем свет стоит. Помогло.