Тихий гром. Книга третья - [3]

Но разговаривать за столом не полагается, да и некогда: чашка-то с кислым молоком на глазах пустеет и картошек в чугунке не остается. Здесь, как и на работе, стараются ребята друг перед дружкой.

Уговорил на сегодня Макар Степку, племянника своего, Ваньку Данина да Яшку Шлыкова помочь остатки ржи убрать. Сам он косил хлеб на машине, а ребята снопы за ним вязали да в суслоны ставили. Зинка, дочь Макара, тоже вязала снопы. А из Федьки, братишки ее младшего, вязальщика не вышло, но снопы в суслоны таскал он исправно. Теперь все за столом старались. Кроме Зинки. Она и поесть успела на ходу, и теперь матери помогает. Так начиналась жизнь каждой русской женщины.

— А где ж у нас Макар-то до сих пор? — снова спросила Дарья.

— Да уж сколь разов тебе сказывали, что машину завез он к дядь Тихону, — обидчиво заметил Степка, обтирая губы кулаком.

А Яшка Шлыков добавил:

— Тама, в поле, у его Лыска ногу сломал. Едва до хутора дотащился.

— Теперь, небось, три машины уж можно отвезть и Лыску на себе домой притащить, — возразила Дарья, ставя на стол овсяный кисель.

Семенов день сегодня — начало бабьего лета. И денек устоялся на диво приветливый: теплынь прямо-таки, будто в Петровки, ни ветерка в поле, ни облачка в небе. И тенета серебристой тканью наплывали на ребячьи лица, ласково щекотали, струились дальше, сверкая сказочными полосами на солнце.

Уставшие, пропотевшие ребята завистливо поглядывали на гладкое зеркало пруда, когда шли с работы. Но голод прогнал их в Макарову избу: еды с собой не брали, а солнышко давно покатилось под уклон. Уговорились после обеда на пруд прибежать.

Пошептавшись о чем-то, первыми выскочили из-за стола Федька с Яшкой Шлыковым. До страсти хотелось Федьке похвастаться своими бабками, потому юркнули они с Яшкой в сенцы, где под лавкой, накрытые вехоткой, хранились эти сокровища. Ребята выгребли их оттуда на середину пола и тут же сели, загородив проход. У Яшки глаза поблескивать начали при виде этакого богатства. Он отгребал мелкие бабки, щупал крупные, коротко взвешивая их на ладони, отыскивал панки, залитые оловом.

— Федька, Федьк, ты мне вот этот отдай, а? Я тебе за его десять бабок дам, если хошь!

— Ишь ты какой! Самого хорошего выбрал. Я им в пулялки завсегда выигрываю… — Федька взглянул на недовольного Яшку и великодушно добавил: — Да уж ладно, бери, коли так он тебе поглянулся. А мне тятя, може, еще зальет…

— Н-ну, расселись тута! — заворчал Степка, выходя из избы. — Мы ж сговорились купаться итить, а теперь не дождаться, пока этот Яшка соберется.

— Да чего ж мне сбираться-то?! — возмутился Яшка, вскакивая с пола и поспешно толкая в карман выменянный пано́к. — Вся одежда на коже, а еда в себе. Завсегда я собратый — пошли!

Это верно, что все они «завсегда собратые»: холщовые штаны о двух пуговицах да рубаха — тоже холщовая и тоже с двумя пуговицами — вот и вся одежа. Данины, правда, не носили самотканого, но покрой тот же и заплат не меньше.

Выйдя на крыльцо первым и увидев Макара под навесом, Степка притормозил. Ребята тоже остановились, наблюдая, как Макар, скрючившись, что-то делает с Лыской, а тот, лежа на спине, тоскливо поскуливает.

Тут растворилась калитка, и во двор вошла бабка Пигаска. Видать, к Дарье надо ей было по какому-то бабьему делу, потому направилась прямо к крыльцу, а Макар ее окликнул:

— Слышь, баушка, погоди-ка!

— Чего тебе? — остановилась у крыльца Пигаска, ухватившись высушенной рукой за ветхие перильца.

— Ты Лыске вот ногу не поправишь ли? — попросил Макар. — За зайцем давеча вдарилси, да вот либо́ сломал, либо́ вывихнул ногу-то…

— Окстись, оборотень! — стрельнула в его сторону колючим взглядом Пигаска, пошевелив кусочками бровей. — Я ведь людям только правлю-то. И заговариваю — тоже людям. А наговоры те от бога. Как ж я с кобелем твоим связываться стану?

— А ты не серчай, баушка, не серчай. Подумай сперва: кобель-то, ведь он тоже — божья тварь. Вот и пособи ему, а я тебе табачку нюхательного дам за это.

— Да что ты! — встрепенулась Пигаска, отцепившись от перил и проворно шагнув к Макару. — Весь козырек, что ль, отдашь?

— Отдам! Ей-богу, отдам, родимая, только полечи!

— Ну, тогда давай, что ль, попробоваем…

Ребятишки сунулись было следом за бабкой — поглядеть, как она лечить собаку станет, — но Пигаска беспощадно протурила их со двора. Кому по загривку, кому по затылку досталось: костлявый бабкин кулачок, будто дятел клювом, надолбил.

Оглядываясь на калитку, ребята повернули за угол забора, на плотину.

— Колдунья она, эта самая бабка, — убежденно заявил Яшка Шлыков, поглаживая больное от Пигаскиного удара место на загривке и становясь в ряд с Ванькой и Степкой. — А може, и оборотка, ведьма настоящая… Ты, Степка, помнишь, как Васька ваш из солдатов пришел и мертвяка с собой привез?

— Чего ж не помнить-то, да не видал я того мертвяка, — словно бы сожалея, ответил Степка, — увез его утром Василий в Бродовскую и там сдал не то атаману, не то следователю.

— А я видал! — подал голос Федька, забегая вперед.

— А тятька наш не знал, что мертвяка привезли, да зачем-то ночей пошел к дядь Макару во двор… Едва ноги унес он оттудова, и во-от эдакую шишку приволок на лбу. А во дворе-то, заметьте, никого не было, окромя того мертвяка да Лыски…