Тихий Дон против Шолохова - [7]

Близнец в тучах

В 1956 году Б. Л. Пастернак был, как и в предыдущие дни десятилетия, озабочен проблемой «первого поэта»:

«Были две знаменитые фразы о времени. Что жить стало лучше, жить стало веселее, и что Маяковский был и остался лучшим и талантливейшим поэтом эпохи. За вторую фразу я лично письмом благодарил автора этих слов, потому что они избавляли меня от раздувания моего значения, которому я стал подвергаться в середине тридцатых годов, к поре Съезда писателей. Я люблю свою жизнь и доволен ею» («Люди и положения» - в кн.: Б. Пастернак «Воздушные пути (Проза различных лет)». М., 1982, с. 458).

Слова «Я люблю свою жизнь», в свете всем известных обстоятельств смерти Маяковского, усиливают, конечно, юмористическое звучание приведенного фрагмента. Но перед этим Пастернак рассуждает более чем серьезно и вписывает гибель Маяковского в общую картину гибели литературы.

«В последние годы жизни Маяковского, когда не стало поэзии ничьей, ни его собственной, ни кого бы то ни было другого, когда повесился Есенин, когда, скажем проще, прекратилась литература, потому что ведь и начало «Тихого Дона» было поэзией, и начало деятельности Пильняка и Бабеля, Федина и Всеволода Иванова (…)» (Указ. соч., с. 457).

Обратим внимание на положение «Тихого Дона» в этой фразе: вокруг него имена - Маяковский, Есенин, Пильняк, Бабель, Федин, Вс. Иванов, а «Тихий Дон» стоит безымянный. С одной стороны: «начало деятельности Пильняка, Бабеля, Федина и Вс. Иванова, а с другой - «начало «Тихого Дона», лишь романа, а не деятельности А. М. Шолохова (на возражение, что «Донские рассказы» не заслуживали высокой оценки и потому не упомянуты, можно ответить, что началом деятельности Пильняка Пастернак тоже считал не рассказы 1917 года в «Ниве», а началом Бабеля - не сотрудничество в горьковской «Летописи» 1916 года, но их книги: «Голый год» и «Конармию»).

Еще один штрих: начало романа «Тихий Дон» (книги 1-я и 2-я) вышло в 1928 году, то есть в последние годы жизни Маяковского», как раз тогда, «когда» (…) прекратилась литература». Тем не менее Пастернак ставит начало «Тихого Дона» в один ряд с началом деятельности Пильняка, Бабеля, Федина, Вс. Иванова, то есть относит роман к самому началу 20-х, в любом случае ранее 1925 года («когда повесился Есенин»). Мало того, все перечисленные писатели относятся к одному поколению, они, практически, сверстники (1892 - Федин,

____________________

*Брусилов, А. А. Мои воспоминания. (Изд. 5-е) М., 1963, с. 205; Грачев, Г. Якутский поход ген. Пепеляева. - «Сибирский Архив», (Прага), Изд. Об-ва Сибиряков в ЧССР, 1929, т. 1, с. 25 - 26; **Катков, Г. М. Дело Корнилова (пер. с англ. Н. Г. Росса). Париж

1893 - Маяковский, 1894 - Пильняк, Бабель, 1895 - Есенин, Вс. Иванов). Шолохов с его 1905 годом рождения до самых молодых недотягивает десяти лет!

Короче говоря, Пастернак отказывает «Тихому Дону» как в праве быть написанным во второй половине 20-х, так и в праве именоваться произведением Шолохова.

Основанием такого отвода служит поэтика романа, а именно, характерная для него ориентация на поэзию. К сожалению, Пастернак не счел нужным уточнить, какую именно поэзию он имел в виду.

Попытаемся ответить на этот вопрос. Откроем «начало романа» - книгу 2-ю, часть 4-ю, главу 6-ю.:

«В прозрачном небе, в зените стояло малиновое недвижное облачко, за Доном на голых ветках седоватых тополей черными горелыми хлопьями висели грачи».

Нужно приложить большие усилия, чтобы не вспомнить:

Где, как обугленные груши.

С деревьев тысячи грачей

Сорвутся в лужи и обрушат

Сухую грусть на дно очей.

Это - «Февраль. Достать чернил и плакать!..». Впервые стихи были опубликованы в сборнике «Лирика» (М., 1913, с. 42) с посвящением Константину Локсу, а затем вошли в книгу «Близнец в тучах» (М., Книгоиздательство «Лирика», 1914). Примечательно, что в первой публикации строфа несколько разнилась от приведенной выше:

Где, как обугленные груши.

На ветках тысячи грачей…

Ср.: «за Доном на голых ветках седоватых тополей черными горелыми хлопьями висели грачи».

Стихи Пастернака, помещенные в сборнике «Лирика», возможно проливают свет и на «седоватые тополя»:

И, как в неслыханную веру,

Я в эту ночь перехожу,

Где тополь обветшало-серый

Завесил лунную межу.

Эти стихи - «Как бронзовой золой жаровень…» - отделены от «февраля…» всего двумя страницами (сб. «Лирика», с. 45).

Мы никогда не узнаем, вспомнил ли Пастернак свои ранние стихи, читая «Тихий Дон». Гораздо важнее другое - Пастернак узнал в авторе «Тихого Дона» своего сверстника: писателя 10-х годов.

Записки врача

В августе 1914 года сотник Евгений Листницкий подал рапорт о переводе в действующую армию и получил назначение в один из казачьих полков. Сойдя с поезда на каком-то безымянном полустанке, Листницкий присоединился к походному лазарету, который и доставил его к месту расположения штаба полка. Врач лазарета - «большой багровый доктор» - «очень нелюбезно отзывался о своем непосредственном начальстве, громил штабных из дивизии и […] изливал свою желчную горечь перед случайным собеседником […].

- Чем объяснить эту несуразицу? - из вежливости поинтересовался сотник.