Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека - [34]

Я посмотрел на забинтованную, похожую на большой снежный ком руку, и посочувствовал.

— Болит?

— Не. Лучше штало. Беда, грешть не могу, никак.

Дверь скрипнула. Мурлыкая на ходу, пришел большой кот. Очень смешной. Весь белый, кончик хвоста и нос черные, будто его двумя концами по очереди ткнули в чернила. Кот еще раз громко мурлыкнул и одним прыжком забрался ко мне на колени.

Я удивился:

— Какой тяжелый!

Рыбаленция погладил кота:

— Харч хороший — рыба, кожье молоко. Кто хошь поправитша.

Придерживая локтем дверь, тетя Наташа внесла и поставила на стол котелок с горячей картошкой, тарелку с селедкой, политой постным маслом, и хлеб. Из карманчика передника вынула две вилки; одну целую, другую — с обломанным зубом.

— Ешьте на здоровье. Старая картоха, да хорошая, молодая не скоро.

Дядя Ваня подал мне целую вилку, ломаную взял себе. Тетя Наташа принесла и положила мне на колени вышитое петухами полотенце. Спросила:

— Мерзавчика подать?

Рыбаленция замотал головой и принялся за еду. Страшно вкусная была картошка. Часть прижарилась, отлупишь корочку, она, как печенная на костре. И селедка вкусная.

Рыбаленция сказал:

— Шгони кота, мешает. Папка в плавании?

— Ага. В Котке.

— Жнаю. Финляндия.

— Дядя Ваня! Где вы по-фински научились?

— В Швеаборге. Шлужил долго, там и отшлужилша…

Глаза у Рыбаленции стали совсем-совсем маленькими и сердитыми. Вообще, говорил он мало, но почему-то не повторял слова. Я рассказывал. Про все: про Ваньку прачкина, разбойников, стражников, урядника и что завтра Иванов день, кокка, будут костры везде и мама позволила нам с Юркой не ложится спать. Можем идти на берег, смотреть хоть всю ночь.

Рыбаленция слушал внимательно, один раз переспросил, когда я про разбойника Графа рассказывал:

— Как? Как он штражнику шкажал?

Я повторил:

— «Адиеты, лучше бы за политиками смотрели!»

Рыбаленция на минуту перестал слушать, смотрел куда-то в сторону. А когда я говорил про Иванов день, сказал:

— Да, кокка…

И вдруг — при мне первый раз — помянул черта.

Тетя Наташа убрала со стола и ушла. Кот побрел за ней. Рыбаленция вытащил из-под кровати окованный железом матросский сундук, и открыл крышку. На крышке — фотография военного корабля. Показал, спросил:

— Хорош карап?

Я не очень разобрался, довольно темный был снимок, все равно согласился, что корабль очень хороший. Дядя Ваня порылся в сундуке, вынул что-то аккуратно завернутое в черную суконку, развернул и подал мне маленького медного сидящего человека, с ладонями, положенными на колени.

— Вожми на память. Давно иждалека привеж, вше думал подарить кому-нибудь, вожми.

Как я не отнекивался, пришлось взять. Рыбаленция задвинул сундук, мы еще поговорили, собственно, один я, он все смотрел и смотрел на меня, и вдруг:

— Жнаешь што? Хочешь на кокку ш моря пошмотреть? Крашиво! Грешть тебе, не могу…

Я сразу согласился. Дядя Ваня еще раз глянул на меня, будто рост смерил, решил:

— Жавтра к вечеру приходи к мошткам. Пойдем в море. Шайчаш мне на перевяжку. Пошли?

Мы вместе вышли на главное шоссе. Я рассказывал, что отец из плавания прислал велосипед и обещал еще шлюпку, настоящую морскую. Рыбаленция как всегда слушал молча, и вдруг… голова у него пригнулась, ноги зашаркали, палка застучала вовсю. Громко-громко забормотал:

— Рыбаленция! Рашкатушки! Першиада! Норд-вешт — тень-вешт! Буря!

Навстречу нам шел Фрол Петрович, урядник. Не здороваясь, строго посмотрел на Рыбаленцию и разминулся с нами, не сказав ни слова.

Дома мама посмотрела на подаренного мне медного человечка и сказала, что это Будда и что зачем я взял, может быть, вещь дорогая.

Опять урядник

Юрка целое утро растирал бутсы страшно вонючей и темной мазью. После завтрака убежал в Петровский хутор. Я решил посмотреть, как в Лоцманском готовят кокку. Не хотел с собой никого брать, прошел мимо наших бревен. Там никого не было. Заметил, что с шоссе в Большой дом идет урядник. Опять что-то случилось! Мигом обежал вокруг, на тропку под сиреневыми кустами и взгромоздился на приступку.

В кухне была одна тетя Зина. Открылась дверь, ввалился урядник и опрокинул ведро. Страшный получился грохот. Хорошо, что в ведре было мало воды. Урядник бормотал:

— Пардон! Пардон! Виноват! Ольгу бы Константиновну…

Тетя Зина бросила тряпку на лужу и ушла в комнаты.

Урядник плюхнулся на табуретку. Вид у него был унылый. Кончики усов свешивались, как сосульки. Бабушка появилась, как всегда, в двухэтажном платье и в наколке, только все светло-коричневое. Подошла к уряднику:

— Что ж ты, Фрол Петрович, с утра пораньше и в виде? Водки не дам…

— Ивана Купала большой праздник, сударыня, — урядник хотел перекреститься; получилось не очень: залез рукой выше красного погона. Хихикнул, икнул.

Бабушка продолжала выговаривать:

— Что люди скажут, — ладно еще, пусть. Гляди, Фрол, как бы начальство не заглянуло. Не за тридевять земель.

— Ольга Константиновна! Как в воду глядела. Беда, помогайте, становой завтра пожалует.

— Ну?

— С ревизией. Всюду нос сунет. Скажет, кони тощие…

— Не продавал бы овес на сторону. На одном сене…

— Помилуй бог, Ольга Константиновна, не продавал. Худокормные они…

— Врать-то в глаза. У кого Абрам Хенцу, риголовский мужик, десять мешков купил?