Тихий американец - [30]

– Даже половину всего этого вы не говорите всерьез, – заметил Пайл.

– Примерно три четверти. Я тут давно. То, что я ни при чем, – это удача, потому что иногда возникает побуждение… Здесь, на Востоке… В общем, мне не нравится Айк[31]. Эти двое – вот кто мне по сердцу. Это их страна. Который час? Мои часы остановились.

– Половина девятого.

– Еще десять часов – и можно двигаться.

– Будет холодно, – сказал Пайл, поеживаясь. – Вот не ожидал!

– Вокруг вода. У меня в машине есть одеяло. Как-нибудь протянем.

– Это безопасно?

– Для вьетминовцев еще рановато.

– Лучше я схожу.

– Я привычнее к темноте.

Когда я встал, оба солдата перестали есть.

– Je reviens tout de suite[32].

В люке я нащупал лестницу и спустился вниз. Удивительно, до чего успокаивает разговор, особенно на абстрактные темы: он превращает в нормальную даже самую чуждую обстановку. Я забыл про страх: возникло ощущение, будто я покинул комнату, но скоро туда вернусь и продолжу спор. Наблюдательная вышка была как улица Катина, бар в «Мажестик» или даже комната рядом с Гордон-сквер.

Я с минуту постоял под вышкой, привыкая к темноте. Звезды были, но ночь выпала безлунная. Подлунный мир всегда напоминает мне мертвецкую, сама луна – лампочку без абажура над мраморным столом; то ли дело свет звезд – живой, подвижный. Можно подумать, что кто-то в неохватной вселенной пытается передать сообщение доброй воли, даже названия звезд звучат дружелюбно. Венера – наша возлюбленная, Медведицы – мишки из детства, а Южный Крест для верующих, вроде моей жены, – все равно что любимый церковный гимн или молитва на сон грядущий. Разок я поежился, копируя Пайла. Ночь была теплая, только мелкая вода по обеим сторонам дороги напоминала искрящийся лед. Я заторопился к машине, но, выйдя на дорогу, не сразу увидел ее и испугался, что она пропала. У меня душа ушла в пятки, прежде чем я сообразил, что до автомобиля надо пройти ярдов тридцать. Я шел, вобрав голову в плечи, чувствуя себя в такой позе менее заметным.

Чтобы достать одеяло, пришлось отпереть багажник. Щелчок замка и скрип нарушили тишину и напугали меня. Мне не понравилось, что в ночи, полной, возможно, людей, я оказался единственным источником шума. Перекинув одеяло через плечо, я опустил крышку багажника гораздо осторожнее, чем поднял. Стоило сработать защелке, как небо в стороне Сайгона озарилось вспышкой и по дороге прокатился звук взрыва. Застрекотали очереди, потом, еще до того как пальба прекратилась, вдруг наступила тишина. «Кто-то схлопотал», – подумал я, а вскоре откуда-то издалека донеслись голоса, крики не то боли, не то страха, не то торжества. Почему-то я опасался нападения сзади, с той стороны, откуда мы приехали, и теперь счел несправедливостью, что вьетминовцы оказались впереди, между нами и Сайгоном. Получалось, что мы бессознательно двигались в сторону опасности, а не уезжали от нее. Теперь, возвращаясь к убогой вышке, я опять направлялся в опасную сторону. Я шел – бег получился бы более шумным, но моему телу очень хотелось помчаться.

Из-под лестницы я окликнул Пайла:

– Это я, Фаулер! (Даже теперь я не смог назвать ему себя по имени.)

Внутри обстановка изменилась. Котелки с рисом опять стояли на полу. Один солдат, сидя у стены, держал у бедра направленную на Пайла винтовку и не сводил с него глаз, а Пайл стоял на коленях на некотором расстоянии от противоположенной стены, глядя на автомат, лежавший между ним и вторым караульным. Похоже, он пополз к нему, но был вынужден остановиться. Рука второго караульного тянулась к автомату; драки явно не произошло, никто никому не угрожал, это смахивало на детскую игру: если противник засечет твое движение, то тебе придется вернуться на стартовую позицию.

– Что происходит? – спросил я.

Солдаты повернули ко мне головы, Пайл улучил момент и отпихнул автомат в угол.

– Решили порезвиться? – продолжил я.

– Они вооружены. При нападении противника я бы им не доверял, – объяснил Пайл.

– Вам доводилось стрелять из автомата?

– Нет.

– Вот и хорошо. Мне тоже. Рад, что он заряжен: нам самим его не зарядить.

Караульные спокойно приняли утрату автомата. Тот, что с винтовкой, опустил ее, его напарник привалился к стене и закрыл глаза, будто по-детски верил, что в темноте становится невидимкой. А может, радовался наступившей безответственности. Где-то вдалеке опять устроили пальбу: три очереди, после которых вернулась тишина. Второй караульный плотнее зажмурился.

– Они не знают, что мы не сумеем им воспользоваться, – произнес Пайл.

– Предполагается, что они на нашей стороне.

– Я полагал, вы вне сторон.

– Один-ноль в вашу пользу, – усмехнулся я. – Жаль, Вьетминь не в курсе.

– Что там происходит?

Я опять процитировал завтрашний «Extreme Orient»: «Пост в пятидесяти километрах от Сайгона подвергся нападению и был временно захвачен силами незаконного Вьетминя».

– Думаете, в поле было бы безопаснее?

– Слишком мокро.

– Вы, как я погляжу, совершенно не волнуетесь, – заметил Пайл.

– У меня страха полные штаны, но все могло бы обернуться гораздо хуже. Обычно они не атакуют больше трех постов за ночь. Наши шансы выросли.

– А это что?