Тихая ночь в Роосне - [2]

— Каспадин! — раздался за его спиной дребезжащий голос. — Пора, вас там ждут…

Георгий Николаевич обернулся на странный зов а увидел швейцара гостиницы в потертой тужурке и форменной фуражке с галунами. Старик поднял чемодан за боковые ремни и пошел вперед, неловко стукаясь коленями о крышку. Остудников, едва справляясь с ослабевшими ногами, двинулся следом. В груди у Георгия Николаевича стучало, стук этот неприятно отдавался в голове. Он ничего не понимал: «опасный преступник»… его фамилия, имя… и сходство, сходство. Еще и это утолщение на носу, как он не сообразил, — оно ведь тоже справа. На фотографии слева, значит, на самом деле справа. Последняя деталь окончательно убеждала: объявлялось о нем. Так что же это, что???

Хотелось вернуться, всмотреться, но швейцар уже стоял, придерживая открытую дверь, будто говорил: «Проходите, гражданин». Мелькнула мысль: взять чемодан, бежать, не бежать, конечно, а спокойно сказать: «Я передумал, еду дальше», назвать место. Ах ты, черт, — все названия выскочили из головы. Да и не тупик ли эта Роосна-Аллику? Конечно — тупик. Сказать «еду обратно»? Нет, подозрительно — почему вдруг?

А швейцар уже поставил чемодан у деревянной стойки, за которой виднелась голова администратора с жидкими рыжеватыми волосами.

— Ваш паспорт, прошу, — сказал тот и протянул руку.

Георгий Николаевич стал дергать молнию на внутреннем кармане пиджака, руки у него дрожали, молния не расстегивалась. Нелепые мысли проносились как обрывки туч на ветру: «Сейчас все откроется… меня схватят… они обязаны задержать… выяснение — месяц, а то и больше». И уж совсем невероятное: «А вдруг это правда?!»

Отдавая паспорт, Остудников ухватился за деревянный барьер: голова закружилась, его шатнуло. Он зажмурился, будто ожидая удара, но тут же открыл глаза. Администратор сказал:

— Возьмите обратно, это мне не надо.

И бросил на барьер маленький серебряный крестик на цепочке.

Георгий Николаевич смотрел, не понимая, что это, откуда, чье. Сказал нелепо: «Зачем он мне?», но сунул крестик в карман.

Администратор молча подал квитанцию, ключ от номера, оглядел Остудникова сердито, даже брезгливо, и, сдавая с десятки, сильно стукнул серебром по барьеру.

— А паспорт? — хрипло спросил Георгий Николаевич, голос его сел от волнения. — Верните мне паспорт…

— Паспорт останется у нас.

Администратор взглянул еще раз цепко, будто примериваясь, легко ли будет справиться с этим человеком.

Преодолевая состояние зыбкости в голове, в ногах, стараясь шагать твердо, Остудников поднялся на второй этаж, нашел свой номер и тут же в нем заперся. Его знобило.

Необходимо было спокойно обдумать положение. Прежде всего унять сердцебиенье, дурацкую дрожь в ногах. Остудников раскрыл окно, снял ботинки, упал на кровать — отдышаться. Он пытался рассуждать: чего он испугался? Недоразумение, глупейшая путаница, идиотская ошибка — просто какой-то водевиль. Раз он это понимает, чего бояться? Не преступник же он, в самом деле…

Но разумные мысли не унимали смятенья. Он чувствовал: мышеловка захлопнулась, он пойман.

Накатила новая волна страха: а вдруг он забыл? Что-то случилось с ним, а он забыл, не может вспомнить. Известны ведь такие случаи. Вот хоть бы этот крестик — как он попал к нему в карман, в его паспорт? Что-то забрезжило в его сознании, но, не определившись, погасло.

Так что же — бежал он оттого, что его разыскивают, или, может, его разыскивают потому, что он бежал?

Страшная мысль о беспамятстве когтем зацепила сердце. Георгий Николаевич стал дышать глубоко, чтобы унять боль. Через окно в комнату шел прохладный душистый воздух — запахи озерной воды, древесных листьев и свежеиспеченного хлеба смешивались в нем. Они оказались целебными, сердце отошло, стало биться спокойно, и Георгий Николаевич не заметил, как уснул.

Проснулся он от холода. За окном стояла прозрачная тень северной ночи с размытыми очертаньями домов и деревьев. Георгий Николаевич разделся, лег под одеяло, натянув его до самого подбородка, еще не отпущенный сном, полный благостного покоя, сладкого желанья спать долго и крепко.

В комнате и за окном была полная тишина. Но что-то тревожное почудилось Георгию Николаевичу в глухой тишине, сон прервался. Казалось, кто-то притаился за окном, подкарауливая, ожидая. Опять стало страшно: он загнан, пойман. Вся сумятица последних дней и вся его неустроенная жизнь с ее обманчивой полнотой, путаницей чувств, неразберихой, напряженьем заклубилась в проснувшейся памяти.

Он уехал, не сказав жене, куда уезжает. Он виноват перед ней, сильно виноват. Он ей изменяет, он любит другую женщину. Бывало, и раньше изменял, но это было несерьезно — несущественные отступления от основного пути. Когда путь тянется двадцать лет, можно иногда шагнуть в сторону. Эти легкие вспышки он себе прощал, жена не подозревала, а может, умела скрывать подозренья. Она умница, добрый друг, его Леля.

А два года назад завязалось с Алей и вышло крепче, чем он ждал. Еще эта насмешка судьбы — сходство двух имен, которые в трудные дни стали предательски путаться у него на языке.

Георгий Николаевич честно сказал Але: он не оставит семью — жену, дочь, сына. Он не может этого сделать. Аля и не требовала, она никогда ничего не требовала, только хотела больше быть с ним. Он и сам этого хотел. Но не было возможности, не хватало времени: работа, работа и семья. Вопреки утверждениям юмористов, будто в КБ только и дела, что решать кроссворды, работы было много. Времени не хватало катастрофически, на двойную жизнь тем более.