«Тигры» в грязи. Воспоминания немецкого танкиста - [33]

Влага от нашего дыхания вскоре замерзала и превращалась в толстый белый ледяной нарост. Если кто-нибудь из экипажа засыпал и прислонялся головой к стенке танка, то волосы фактически примерзали к ней, когда он просыпался. До определенной степени мы могли согреться, съежившись и дрожа всем телом.

Пехотинцы на своих позициях едва ли завидовали нам. Наши движения в танке были ограничены, и у нас отсутствовала возможность погреться у печки. Поэтому я не удивился, когда однажды подхватил плеврит, как позднее установил врач. На моей левой ноге, которая часто упиралась в стенку танка, появились пятна обморожения.

Обманчивое затишье перед бурей продолжалось до 15 марта. В тот день в нас попала мина. До сих пор нам всегда удавалось избежать попадания благодаря умелому маневрированию. Я радировал в роту, что пробит и протекает радиатор. К счастью, две машины только что вернулись из ремонтной мастерской и были на ходу. Они смогли вытащить нас на следующее утро. В предыдущие два дня русские появлялись из глубины своего плацдарма каждый раз со все более тяжелым вооружением. Однако они не очень часто открывали огонь, и мы решили, что они просто пристреливали свои орудия. Пехотинцы слышали за линией фронта часто раздававшиеся звуки двигавшихся гусеничных машин. Полагали, что это были тракторы, подтягивавшие артиллерийские орудия. Во всяком случае, поразительная тишина предыдущих двух дней настораживала.

К вечеру фельдфебель Kepшep отбуксировал мою машину назад в наше убежище. На следующее утро, 16-го, обер-фельдфебель Цветти прибыл с двумя машинами, чтобы вытащить нас. Еще до того, как рассвело, я отправился с ним к «крестьянскому дому» и сориентировал его на местности. Затем, буксируемые Кершером, мы отправились по направлению к «дому».

Мы были необыкновенно счастливы, что могли, наконец, несколько дней передохнуть, помыться и вволю поспать. Двигаясь параллельно линии фронта вдоль «западного мешка», мы проехали мимо места, где находились три машины под командованием обер-фельдфебеля Геринга. Это было там, где трасса сворачивала на север, к автостраде.

Его позиция была более выгодной, чем наша в «восточном мешке». Экипажи устроились на ночь на кладбище. Танки были поставлены прямо у кладбищенской стены, и люди ночевали в могильном склепе, который был облицован кирпичами и укреплен балками. С точки зрения человека из мирного времени это можно рассматривать как кощунство. Но законы войны сплошь и рядом попирают законы мирного времени. Люди были рады втиснуться в промерзшую землю любым доступным путем. Тот, кому не повезло и довелось позднее попасть в плен к русским, имел возможность стать свидетелем проявления еще большего кощунства на кладбищах.

Наша база передовой поддержки и командир роты располагались в то время в Силламяэ, городе, расположенном прямо на побережье Балтийского моря, примерно в 25 километрах к западу от Нарвы и к северу от автострады. Прежде всего мы поприветствовали всех товарищей по роте. Мы давно не виделись, и они едва нас узнали с нашими бородами.

Они уже разогрели для нас сауну, которая находилась прямо на берегу. Нам просто не терпелось помыться, чего мы не делали так долго. Потом я был с докладом у командира роты. Его танк стоял рядом с домом перед окном, чтобы защищать от осколков. Он оказал мне не слишком радушный прием.

— Опять вы без галстука. Неудивительно, что мне постоянно приходится кого-то отчитывать, если вы подаете такой плохой пример. Откуда возьмется уважение к нам, если мы позволяем себе так выглядеть!

Следует заметить, что я всегда носил лишь черное кашне. Я знал, что фон Шиллер этого не любил. Его речь нельзя было назвать строгой, но говорил он вполне серьезно. Я сказал:

— Если уважение ко мне подчиненных целиком зависит от того, есть ли на мне галстук, то, значит, со мной что-то неладно.

Я знал фон Шиллера с того времени, когда был новобранцем. Он сразу же предложил мне обращаться к нему на «ты» после того, как мы прибыли в Россию с 502-м батальоном. Он был моим единственным командиром в батальоне, но, фактически, никогда не отдавал мне приказа, зная, что я всегда действую по собственному усмотрению, во всяком случае, когда предоставлен самому себе, а на фронте так происходило все время.

Причиной нашего обращения друг к другу на «ты» было также то, что мне постоянно приходилось находиться на рубеже позиций. В присутствии сослуживцев из нашей роты я соблюдал военный этикет, и «ты» уже не употреблялось. Я всегда находился между ротой и ее командиром и должен был посредничать то для одной стороны, то для другой.

Тот, кто утверждает, что никогда не испытывал подавляющего чувства страха, точно никогда не был на фронте. Предпосылкой для храбрости является страх, так же как страх смерти и неопределенности вслед за земным существованием являются предпосылками для зарождения и существования любой религии. Истинная храбрость состоит в преодолении страха собственной смерти через еще большую решимость быть примером своим солдатам и поддержать их.

Наверное, не было среди нас человека, который бы не боялся. Перед некоторыми боевыми операциями я чувствовал себя не лучшим образом. Но как только танк начинал движение, мне было не до того, чтобы думать об опасности. После того как производился первый выстрел, нервы успокаивались сами собой. Все шло шыворот-навыворот, если мы волновались. В ходе боя я частенько передавал другим свое внутреннее спокойствие шуткой во время краткого сеанса радиосвязи.