Шагах в двадцати от хижины, на дереве сидели Кастон и Джафир-Хан. Они слышали возню внутри хижины, а затем увидели и странную живую бомбу, вырвавшуюся из двери на лунный свет. Несколько секунд этот белый ком оставался неподвижным, но потом вскочил и бросился бежать прямо к тому дереву, на котором они сидели. Несчастный ослепленный зверь со всего размаху ударился о ствол дерева прямо головой. Сотрясение было слишком сильно даже и для крепкой головы тигра, и, оглушенный, он повалился на землю.
— Стреляйте, саиб! — воскликнул Джафир. — Все равно этот толстяк упустил своего врага, и поделом ему!
— Это правда. Но я не могу стрелять в тигра, когда он в бумажном пакете и совершенно беззащитен. Да потом я и промахнуться могу от смеха, ты посмотри только… — ответил Кэстон.
На крыше хижины появилась какая-то толстая белая фигура и свистнула. Сейчас же из-за деревенской ограды выскочили черные фигуры и стали осторожно приближаться к лежащему на земле тигру. Зверь начинал уже приходить в себя и пробовал подняться, Но черные фигуры поспешили накинуть на него сетку и, когда, он встал на ноги, затянули ее крепкими веревками.
Рыча и воя от боли и ярости, тигр стал жестоко отбиваться от веревок, но как только какая-нибудь из его лап проскакивала наружу, люди набрасывали на неё петлю, и скоро бедное животное оказалось совершенно беспомощным.
Кэстону и смешно было, что Бишен-Дасс поймал живьем тигра клеем и бумагой, и досадно.
— Хотя вы и хитро все обдумали, Дасс, но как же вам не стыдно: из-за вашей прихоти погибло несколько человек. Если бы не вы — я давно бы его убил. Ведь по вашему приказу молчали несчастные туземцы.
— Но подумайте, как должно быть стыдно этому тигру, что его не саиб поймал, а я, и ничем другим, как бумагой и клеем. Какой для него позор! Из-за него надо мной смеялись, но теперь я отомстил. Долго только пришлось ждать, пока не прислали мне тот ящик с клеем, о который вы так больно ушиблись в тот вечер. Помните, саиб?
— Что же вы думаете с ним дальше делать? — спросил Кэстон.
— Извещу дирекцию Зоологического сада в Калькутте. Пусть пришлют клетку для него, а для меня — немного рупий. А пока мы его спустим через крышу в хижину, и он посидит там до их приезда.
Так оно и было. Однажды, когда Кэстон проезжал Калькутту, он зашел в Зоологический сад посмотреть на плененного Полосатого Лорда, как его назвал Бишен-Дасс. Великолепный зверь сидел в клетке, а сторож стоял около него и рассказывал публике хорошо известную Кэстону историю о том, каким странным образом попался этот тигр людям в руки.
Манчжурский рассказ Б. Скубенко-Яблоновского
Целое море бесконечных девственных лесов манчжурской тайги уходило к отдаленной Голубой Сопке. Одетые в зимний убор гиганты-деревья казались угрюмыми. Глыбы снега, отвиснув на толстых сучьях столетних таежных великанов, сурово затеняли легшую под ними белую пелену. На огромном пространстве причудливо спутался бурелом. Здесь и там вывороченные с корнями хвойные деревья, опрокинувшись друг на друга, образовали целые горы и холмы. Толстый слой снега прикрыл их, предательски скрыв колодцы и продушины, куда ежеминутно можно было провалиться. Под ними же извивались бесконечные лабиринты многочисленных зверовых троп. Сюда забираются и соболь и куница, здесь рыщут волки, лисицы, вкрадчиво-воровски продвигается хищная рысь, и тут же где-нибудь неподалеку, под отдельным шатром из корневищ давно сваленных бурей деревьев залегает огромный таежный бурый медведь. Здесь вечное движение и вечная борьба за существование. На изгибах лабиринтов, под крышей сотен тысяч деревьев один зверь подслеживает другого, и скрытно разыгрываются кровавые драмы.
Снежные холмы, упавшие на бурелом, молчат. Они не выдадут кровавых драм, свершившихся в глубоких лабиринтах, и только ставшие над буреломом могучие кедры, ели, сосны и пихты изредка вдруг обронят белый клок своей снежной одежды и снова неподвижно затаятся.
По временам в мрачном кедровнике простучат вечный непоседа-дятел — и опять недвижная, душу гнетущая тишь. Но в ней и своеобразная поэзия жизни не тронутых еще рукою человека девственных лесов. Стоит только вслушаться и отдаться во власть таежных чар, как тотчас же перед взорами встанут необычные картины. Несколько шагов вперед — и среди хаоса бурелома вдруг обвиснут словно щупальцы чудовищного моллюска корневища вскинутого кверху дерева. Убранные снегом, они похожи на огромные белые грибы или на чудовищные зонтики. Тут же рядом — толстые стволы, то расщепленные сверху донизу, то отрезанные, как ножом, и стоящие словно огромные сбитые колонны. Под дыханьем бури эти мощные деревья наполовину устояли и как памятники вытянулись над своими павшими товарищами.
Весь этот дремучий лес расстилался у подножия гор. Издали виднелись высокие, покрытые снегом сопки. Возвышаясь одна над другой, они вдали увенчивались Голубой Сопкой, уходящей к небу смутно обрисованным белым шатром. Верхние гребни ее тянулись на темно-синем небе как белое кружево, пришитое к китайской дрели[1]. Сопка эта считается у китайцев священной. По их поверью, на главной сопке живет царь тигров со своей тигрицей. Никто из звероловов не должен заходить выше первых двух сопок, так как там уже начинаются владения грозных «ляо-ху» (тигров). Горе охотнику, проникшему дальше! Он будет растерзан в клочья. Никакая пуля, не может сразить священного «ляо-ху».
