Тигриные глаза - [89]

— Ты все такая же любопытная? Так и не изменилась за все эти годы? — В словах Билла звучали заискивающие нотки, словно он говорил с возможным клиентом. Рот растянулся в улыбке, он потер мешок под левым глазом, а это, как она помнила, говорило, что Билл раздражен.

— Увидимся на следующей неделе, Чарли, — сказал он. — Разрыв небольшой, он займет совсем немного времени, но ему надо дать высохнуть, прежде чем восстанавливать глянец, а в такую погоду все сохнет долго.

Билл повернулся к Плам.

— Входи, дорогуша. С чего это мне такая честь? — Его одутловатое, нездорового цвета лицо приняло добродушное выражение заботливого дядюшки, но маленькие пронзительные глазки, как всегда, глядели настороженно.

На какой-то момент ей вспомнилась ванная Билла — единственное место в мастерской, где девушки могли отмыть себя и свои кисти от краски. В этой мрачной комнате всегда можно было видеть бутылку греческого вина и бутылку виски. Ванна обычно была заполнена каким-то странным раствором, пахнувшим формальдегидом. Очень часто отреставрированную картину опускали в этот раствор, и она за ночь приобретала налет старины.

Вслед за Биллом Плам прошла в дом и, стоя на голых половицах в холле, принюхалась. В воздухе здесь больше не чувствовалось прежних сильных запахов скипидара и лака, которыми всегда был полон первый этаж из-за близости кухни, где Билл, закрывшись там, сам по своим рецептам готовил лаки, клеи, краски.

На кухонной печи он также грел картины, в результате чего они покрывались кракелюрами. На полках в кухне хранились припасы: масла, растворители, банки с кистями, вата, пакля, скребки и металлические мочалки, необходимые для удаления упрямого глянца. На нижней полке стояли банки консервированных бобов и коробки кукурузных хлопьев, которые он имел обыкновение размачивать в виски.

Плам встретила Билла в 1977 году, когда работала официанткой в клубе художников в Чесли. Он предложил обучить ее ремеслу реставратора — по крайней мере, она будет рисовать и учиться делу, вместо того чтобы проливать куриный бульон на посетителей. Билл объяснил, что предпочитает работать с девушками, потому что они лучше чувствуют цвет и обладают терпением, необходимым в его скрупулезном деле. При этом он забыл добавить, что девушки еще и покорно соглашаются на его мизерную оплату.

Так Плам присоединилась к четырем тихим, как мышки, молодым женщинам, корпевшим с маленькими соболиными кисточками над картинами в подвале дома на Армада-роуд, где над вечно холодным камином красовался сертификат реставратора, выданный Национальной галереей в 1947 году. Хозяин был очень строг. Всякие разговоры во время работы запрещались, поскольку мешали сосредоточиться. А когда Билл спускался в мастерскую с красными от похмелья глазами, то это был самый настоящий тиран. Тем не менее девушки были преданы ему. Плам быстро поняла, что каждая из них спала с ним, но все они были им отвергнуты.

Каждая художница специализировалась на своем. Салли украшала скучные сельские пейзажи живописными коровами, собаками или котятами. Эдна работала с религиозными сюжетами, ей особенно удавались лавровые венки и кровоточащие раны. Джойс перекраивала библейские сюжеты на потребу любителям живописи из арабских стран. В конце семидесятых Лондон был наводнен богатыми покупательницами, прятавшими свои лица под черными покрывалами. Если им не нравилось, например, то, что Мадонна была с младенцем Иисусом на руках, Джойс превращала его в охапку цветов.

Мона была здешней примой. Она реставрировала портреты, дорисовывая отсутствующие глаза и носы или снабжая изображение беззубых бабушек белозубой улыбкой. Американский делец, промышлявший портретами предков, присылал Биллу фотографии здравствующих потомков, чтобы Мона могла менять черты и придавать необходимое семейное сходство старинным портретам, которые Билл пачками закупал на аукционах.

Если холст был сильно изодран, его меняли. Делал это единственный в их компании мужчина — один из последних хиппи шестидесятых годов, куривший марихуану и разделявший свои длинные волосы на пробор посередине. Нерб целыми днями торчал в комнате наверху, склонившись над огромным вакуумным столом, на котором менялись холсты.

В первую свою неделю у Билла Плам снимала с холста сантиметр за сантиметром старый поверхностный слой. Эта тонкая и утомительная работа требовала большого внимания, потому что для разных красок требовался растворитель своей концентрации. Вторую неделю она корпела над огромным церковным полотном с апостолами, оно было дано ей для испытания. И когда Плам удалось очистить его и дописать недостающие детали, Билл стал доверять ей голландские натюрморты семнадцатого века.

Обнаружив, что у нее хорошо получаются тюльпаны, Билл пригвоздил ее к цветам, но ей эта работа быстро наскучила, стоило только овладеть ее секретами. Если Плам начинала сильно жаловаться, Билл заказывал треску или омара в соседнем итальянском ресторане, и ей дозволялось написать голландский натюрморт с оловянной тарелкой, ломтем хлеба и ножом, ну и, конечно, с разрезанным лимоном и куском кожуры.