Тигр Железного моря - [10]

Асимметричность черт его лица указывала на то, что в нежном возрасте казнимый, очевидно, получил несколько сильных ударов. Это лицо выражало ярость, что делало его весьма запоминающимся. Вообще-то гневливость не отличала тех, кто был приговорен к повешению. Потому можно было усомниться в россказнях о том, будто китайцы принимают смерть спокойнее белых. Наоборот! У Долтри были все основания полагать, что китайцы испытывают ужас перед лицом смерти и несравнимо большее восхищение при виде ее зримых атрибутов, нежели какой-нибудь католик или мусульманин.

Ли Вэнчи был доставлен в тюрьму с острова Ланто, где его захватила команда канонерской лодки «Таймс Диттон». В ожидании суда он провел в одиночке не более недели. Раньше Долтри никогда его не видел. Казнимый китаец стоял, зажатый между двумя надзирателями-пенджабцами в туго намотанных тюрбанах по случаю утреннего мероприятия, в отглаженных брюках и с явными мыслями о завтраке. Стрэчен держал в руках черный пыльный мешок из-под ирландского картофеля, которому была отведена роль капюшона. Ли Вэнчи выразил ему свое презрение смачным плевком, который попал прямо на помост виселицы. Китаец начал то ли что-то говорить, то ли читать молитву на своем языке. (Это был не кантонский диалект, а какая-то разновидность языка чанг-чиа, распространенного в районах дикого юга.) Капеллан Англиканской церкви преподобный Эдвин Тревор не обратил никакого внимания на горячо молившегося и почему-то «перенаправил» душу Ли Вэнчи к Богу Израилеву.

Энни отвел взгляд от Тревора, оскорбленный как его недостойным поведением, так и не вызывающим доверия грязным воротником. Ему сделалось стыдно из-за контраста между затрапезностью капеллана и парадным видом надзирателей-пенджабцев, хотя последние были простыми и скромными людьми. Энни изучал ярость в глазах Ли Вэнчи. В лицах многих китайцев отчетливо и пугающе просматривались очертания черепа. По тому, как глазные яблоки располагались в глазницах, Энни определял, останется ли человек в живых или ему суждено стать жертвой насилия. По глазам боксеров это становилось очевидным после пятидесятого боя, но этот китаец родился уже с такими глазами. Пока Энни наблюдал за ним, от этой мысли вкупе с другими, не менее пессимистическими, у него неприятно засосало под ложечкой. (Конечно, нужно принять во внимание, что он еще не завтракал.)

Черные глаза китайца беспокойно метались. Долтри верил, что китайцы, в отличие от белых, могут смотреть на солнце не мигая, даже если оно бьет им прямо в глаза. Возможно, это было не так, но ни один ученый не взялся бы объяснять, почему с китайскими моряками никто не может сравниться в остроте зрения, а в машинном отделении лучше шотландцев не найти? Энни уважал науку, но ему делалось неприятно, когда ученые мужи унижали его своим морализаторством, куда более тошнотворным, чем религиозные проповеди.

И сейчас он, стоя на крышке параши, видел сквозь решетку, что Ли Вэнчи перестал молиться и дождем обвинений поливал всех и вся на вполне вразумительном кантонском.

Затем китаец взошел на помост, ему на шею накинули петлю, и Стрэчен добросовестно поправил ее. И вдруг китаец обратился к Каткарту, военному врачу колонии. Он прожил в Гонконге около двадцати лет и неплохо говорил на кантонском. Сейчас доктор внимательно слушал Ли Вэнчи. Старший надзиратель Льюлин раздраженно вмешался:

— Доктор, не задерживайте нас. Надеюсь, он не жалуется на здоровье?

Теоретически перед казнью приговоренный должен быть здоров.

— Он хочет сделать какое-то признание, мистер Льюлин. И желает, чтобы его записали.

— Какие еще признания, доктор? Сейчас у него нет на это права.

— Кажется, это обвинение в чей-то адрес.

— Да этот подлец просто время тянет, — вставил капрал Стрэчен. — Чего его слушать, надо заканчивать дело.

— Знаете, мистер Льюлин, — продолжал доктор Каткарт, — этот парень говорит, что в тюрьме сейчас находится какой-то важный пират. Думаю, наш друг готов его выдать.

Энни казалось, что он купил билет в кинематограф. Он сплевывал сквозь зубы, и этот звук приводил его в экстаз. На «Мосту вздохов» мистер Льюлин вытащил часы и внимательно посмотрел на них.

— А я считаю, что наш друг замыслил убедить нас отложить казнь.

— Нет, Хью, не похоже.

В конце концов Льюлин согласился на запись признания, и доктор Каткарт застрочил карандашом по обратной стороне счета из столовой. Под сгущающимися тучами ненастного дня чуткое ухо доктора Каткарта ловило слова заранее заготовленного признания Ли Вэнчи. Один раз доктор попросил разъяснить непонятное слово. Пират разъяснил, доктор кивнул, увлеченный постижением новых лингвистических нюансов. Затем он повернулся к нетерпеливо сморкавшемуся старшему надзирателю.

— Ну вот, записал, — сообщил он, откашлявшись, и начал читать громко, исполненный гордости и возвышенного чувства: — «Если волки морей должны умереть…», нет, точнее, «должны быть уничтожены», прошу прощения, да, так лучше — «должны быть уничтожены рукой сифилитичных иностранных уличных собак, тогда тот, кто называет себя Хай Шэн, должен быть разрезан на десять тысяч кусков и умереть. Так как он и есть главарь шестидесяти… под флагом Горы Благоденствия, которые предали людей с западной реки». Проще говоря, банду Западной Реки, как мы ее называем. «Пусть яйца его сгниют. Пусть красные черви продырявят кишки всех его сыновей». Неплохо построенная фраза, как вы считаете? — И карандаш доктора подчеркнул это.