Тигр, олень, женьшень - [85]
— Володя, прыгаем, затормозим плот!
На всякий случай на одном конце закреплена длинная прочная веревка. Мы на отмели хватаемся за нее, упираемся, но это больше похоже на то, как два ребенка пытаются остановить катящийся вагон. Бежим, нас дергает, тащит, веревка со свистом обжигает руки, мы падаем; вскакиваем и видим, как плот мелькает на солнце минуту-другую — и навеки скрывается среди сверкающей воды и льдин… Все! Мы — как робинзоны на необитаемом острове.
Оглядываемся и видим — Николай на той стороне стаскивает сапоги и ползает, собирая хворост. Вскоре там взвивается дымок. А на нашем острове дров нет, да и сушиться нет смысла, нужно как-то выбираться, и побыстрее.
Стоим, смотрим. И определяем, что плот ушел по главному руслу, значит, по глубине, а между островом и нашим берегом рукав хотя и шире, но, чувствуется, помельче, можно пройти вброд. Ледяная вода? Но лишь бы ее одолеть, на берегу разведем большой костер.
Думать долго некогда. Беру на плечи груз и, опираясь на палку, вступаю в реку. Бреду, слегка подпрыгивая на волне, наискосок течения, так, чтобы оно помогало, подгоняло. Вскоре вода по пояс, сводит мускулы, отзывается в костях. Слышу, как Володька, ойкая по-бабьи, бултыхается следом. На глубоком месте вода подошла под грудь, перехватило дыхание. Подумалось: а вдруг яма и сейчас с головой? Встал на носки, шаг, еще шаг, уже по пояс, по колено. Выбрались, как связанные, добрели до кустов, сбросили груз, кое-как с потоками воды стянули сапоги, принялись за костер. Благо под шапками завернутые в просаленную бумагу спички остались сухими.
Мы, голые, прыгаем возле своего костра, а Колька в длинных белых подштанниках там, на другом берегу. Его положение серьезнее: и дальше, и, разумеется, глубже.
Сложив ладони рупором, кричу:
— Коля, не тяни, плыви, другого выхода нет. Если будет трудно, кричи, встретим!
Николай Беляков — решительный малый, этого не отнимешь. Затолкал в рюкзак отжатое белье, привязал на голову, повесил за плечи ружье, вошел в воду, вскрикнул как от ожога и поплыл…
За сто метров было видно, как его лицо меняет цвет. Из розово-загорелого стало белым, начало синеть. Он вскрикивал, будто его били под ребра. И хотя вскоре встал на ноги, все равно, увертываясь от льдин, жалобно подвывал. Мы следили за каждым его движением, и, когда я рассмотрел какое-то мертвенное выражение лица, не выдержал, бросился в воду навстречу, снял с него ружье; он оперся о мое плечо, так и выбрались рядом. Володя шуровал костер, подбрасывал сушняк, пламя гудело.
Все довольно быстро обсохли, а согревшись, вспоминая подробности, начали хохотать; бегали, прыгали, прокалялись у огня, выпили чайник крепкого чая, и никто не простудился, не нажил даже насморка!..
Весна на Чукотке развивается бурно, торопится жить. Ибо лето скоротечное и непостоянное: сегодня тепло, завтра бело. Шагаешь по тундре, а следы разноцветные: первый — белый, второй — фиолетовый, третий — красный, то ступил в снегу на спелую голубицу, то раздавил бруснику…
На обратном пути снега не осталось и в помине, весна закипала на глазах, поражало обилие цветов, которые распустились как по волшебству — за три дня и три ночи. Казалось, в мареве невидимых испарений бескрайние дали колеблются и плывут, как сквозь волнистое стекло, а среди, них колышутся поля белых, желтых, голубых и сиреневых, нежных и недолговечных, трогательных цветов Заполярья. И кто говорит, что они без запаха? Это неверно. Только их аромат так же хрупок, как сам цветок. И видно, доступен не каждому.
Впрочем, как и сам Север.
На перевале
(Весенний перелет)
Четыреста — пятьсот метров над уровнем моря не бог весть какая высота, однако девятого мая снег здесь еще лежал полутораметровым слоем. Один опрометчивый шаг без лыж в сторону от более плотно наметенного ребра — и бах! — хорошо еще, если по плечи, а то скроешься до самой макушки. Едва образовавшийся под утро наст предательски отрезал оставившего лыжи легкомысленного охотника от внешнего мира: до поздней ночи он становился совершенно беспомощным.
Такая обстановка застала нас в горах, куда мы забрались в полной уверенности, что только мы такие предприимчивые и будем безраздельными хозяевами знаменитого перевала.
Моим единственным спутником в этом рискованном походе был Володя Матвейчук, прославленный лесоруб Магаданского гортопа, старый друг и компаньон по охоте. Все, кто до этого горячо поддерживал идею засады на перевале, только глянув снизу на белоснежные сахарные головы, проглядывающие сквозь тюль весеннего тумана, предпочли уехать в милую сердцу, годами исхоженную изученную тундру.
Коля-тракторист довез нас до оставленного хозяевами на недоработанной деляне домика на санях, с трудом развернулся в глубоком снегу и уехал. Мы тщательно прибрали свое будущее великолепное жилье с окном, нарами и печкой, заготовили дров, натопили из снега пару ведер воды и вышли на лыжах на разведку. До самого перевала оставалось менее километра, мы медленно взбирались между совсем по-зимнему увешанными снежными хлопьями лиственницами. Справа и слева от нашей пологой седловины высились едва различимые в тумане каменистые пики — гольцы, постоянная обитель северного снежного барана. Мощный в этих местах, непременный житель всех гор Колымы — кедровый стланик все еще спал под гигантским белым покрывалом. Никто, придя сюда впервые, не мог бы предположить, что с первыми теплыми днями похороненные с осени мохнатые зеленые пружины с пугающим шумом начнут выпрыгивать на поверхность, швыряя к солнцу ослепительные брызги крупитчатого снега, что окружающий пейзаж неузнаваемо изменится за один день. Тогда здесь ни проехать, ни пройти.
