Тиберий - [81]

Следующим государственным актом принцепс ввел дотацию на хлеб из средств своей, императорской казны. Цены для народа, естественно, снизились, но плебс, страдая по утраченной полити-ческой мечте, потерял аппетит. Правда, усердствующие подхалимы инициировали волну восхвалений правителя и вновь попытались объявить его отцом Отечества. Но Тиберий опять отказался.

Тогда же принцепсу пришло письмо из Германии от вождя племени хаттов. Тиберий велел зачитать его в сенате. После изгнания Маробода, междоусобица в Германии лишь усилилась. Арминий яростно боролся за власть. По-видимому, он намеревался создать единое Германское царство, что, конечно же, было крайне опасным для Рима. И вот теперь один из его конкурентов предлагал Тиберию услугу: он обещал отравить обидчика римлян, если ему передадут хороший яд. Едва только письмо было оглашено в курии, Тиберий поспешно взялся его прокомментировать. Он опасался, как бы кто-нибудь из сенаторов не запятнал себя дурною речью.

— Уже не только мы сами, но и наши соседи стали забывать, что мы — римляне, — сказал он. — Напомним же им об этом, чтобы впредь никто не смел унижать нас предложением предательства.

После такого начала обсуждение оказалось недолгим. Сенаторы с негодованием отвергли гнусную услугу, как не раз делали в подобных случаях их предки.

Гордый ответ римлян не намного продлил жизнь Арминия. Он на собственном опыте убедился, что создавать гораздо сложнее, чем разрушать. Германские племена не хотели терять свою автономность, и претендент на царство встретил ожесточенное сопротивление. Война шла с переменным успехом, битвы сменялись интригами, в результате одной из которых Арминий погиб. Римляне, будучи единственным народом, способным ценить доблесть своих врагов, запечатлели его в истории как героя, освободителя Германии.

Однако Тиберию не удалось отвлечь внимание народа от его страданий. Что бы ни сделал принцепс, массы все встречали неодобрительным гулом. Сограждане не могли простить Тиберию двух вещей: смерти Германика и того факта, что сам он все еще жив. В общем, по мнению римлян, Тиберий был "плохим римским парнем" и исправлению эта ситуация не подлежала. Зато боги, кажется, не имели к принцепсу особых претензий и сделали ему превосходный подарок. Ливилла, жена Друза, родила двойню, причем оба ребенка были мальчиками.

Тиберий очень радовался доброму событию и даже, забыв официальный тон, похвалился своим счастьем в сенате. При этом он обратил внимание на то, что прежде ни у кого из высшей римской аристократии не рождалась двойня. Пополнение в семействе Цезарей казалось тем более желанным явлением, что оно последовало сразу за несчастьем, постигшим этот род, ведь младенцы приходились племянниками Германику. Кроме того, Тиберий придавал происшедшему мистический смысл. "Дурного человека судьба не облагодетельствует таким образом, — говорил он друзьям. — Народ не верит ни моим словам, ни делам, так пусть же поверит небесам!" Клиенты принцепса пытались внедрить эту мысль в народное сознание, но плебс встретил радость Тиберия с угрюмым осуждением. И даже сам факт прибавления в царствующей фамилии огорчил простолюдинов. "Теперь Друз, обогатившись потомством, совсем оттеснит семью Германика", — сетовали они.

В начале следующего года к италийскому берегу причалила эскадра, которая доставила Агриппину с прахом Германика. Под стон тысяч собравшихся со всей округи людей она сошла на пирс в Брундизии с подросшим Калигулой и младенцем, родившимся уже во время командировки мужа. Агриппина сама несла урну с прахом. Едва ступив на берег, она остановилась, словно с этим шагом иссякли ее последние силы, и вперила страдальческий взор в землю. Некогда она одним своим видом смирила солдатский бунт, несколькими словами воодушевила обескураженное поражением войско. Вот и теперь она сразу приковала к себе всеобщее внимание и овладела душою огромной толпы. Глядя на эту женщину, люди поняли, что ныне их земля, на которую так горестно взирала Агриппина, совсем осиротела, лишившись своего последнего героя. Но, когда всеобщее отчаяние достигло предела и кто-то начал сходить с ума и рвать на себе одежды, Агриппина слегка подтолкнула вперед Калигулу. Вид заносчивого семилетнего мальчугана, с младенчества привыкшего позировать перед толпой, пробудил в людях угасавшую надежду. "Только бы судьба уберегла потомство Германика! — взмолился народ. — Только бы жестокая длань тирана не коснулась славной семьи!" Затем Агриппина приподняла повыше погребальную урну, и народ снова зарыдал.

Так, дирижируя народным хором, с искренним надрывом исполнявшим песнь скорби, Агриппина начала свой траурный поход на Рим. Тиберий прислал ей для сопровождения две преторианские когорты и дал указание властям областей, через которые пролегал путь колонны, организовать все необходимые мероприятия для воздаяния посмертных почестей Германику. Перед прахом героя склонялись войсковые знамена, опускались фасцы магистратов. Народ прибывал даже из отдаленных поселений и, весь в черном, вливался в черное шествие. Друз специально возвратился из Паннонии и, захватив в Риме остальных детей Германика, а также Клавдия, выступил навстречу колонне. Сам Тиберий коснулся урны с прахом приемного сына у ворот Рима. Когда шествие вступило в черту города, все граждане высыпали на улицы и залили их слезами. Тут же рыдали консулы и другие должностные лица. Скорбели все: простолюдины, всадники, аристократы, женщины, дети, и даже торговцы, наверное, потому, что торговля впервые спасовала пред людской бедой и слезы не дали барыша.