Тиберий - [77]

Когда проконсул умер, его легаты стали держать совет. Противостояние с кланом Пизона зашло слишком далеко. Примирение было невозможно ни здесь, в Азии, ни в Риме, продолжение вражды являлось неизбежностью. Либо штаб Германика добьется осуждения Пизона, и тогда эти люди предстанут римскому народу героями, либо виновником конфликта будет объявлен Германик, и в таком случае Пизон, усилив свое могущество, сживет со света всех сторонников поверженного конкурента. Поэтому легаты выбрали Гнея Сенция, как самого опытного сенатора из своей среды, исполняющим обязанности наместника и развернули подготовку к грандиозной политической акции — похоронам доблестного Германика.

Сотни рыдающих простолюдинов вышли на улицы Антиохии и облекли имя Германика ореолом страдания. Смех, как известно, заразителен, плач — тем более. Это еще раз подчеркивает общественную природу человека: древнейшие проявления осо-бенностей человеческого поведения ориентированы на единение с себе подобными, значит, они и возникли из потребности этого единения. В данном случае единение произошло. Крупнейший азиатский город, наследник Вавилона, отчаянно скорбел о кончине светлого героя. В массы была запущена мысль о сходстве судеб Германика и Александра Македонского, завершившего свой феерический кровавый жизненный путь в тех же местах. В самом деле, оба они были прекрасны внешне, располагали к себе людей, имели яркие лидерские способности, легко побеждали врагов на поле боя, и оба умерли в возрасте тридцати трех лет. Но в контексте происходящего такое сравнение представляло особый интерес потому, что предание сохранило гипотезу о гибели Александра в результате козней своих приближенных. Таким образом, посмертные почести Германику имели два полюса и обратной стороной разили Пизона. Это активизировало сторонников опального проконсула, и вскоре людская масса распалась на два враждующих лагеря. От былого единения не осталось следа.

При сожжении тела множество глаз с пристрастием следило за химией процесса. Считалось, будто под действием жара на трупе пятнами проступают следы отравления. Впоследствии многие из присутствовавших на погребальном обряде заявляли, что совершенно отчетливо видели эти зловещие пятна, а другие столь же категорично уверяли, будто никаких пятен не было. Тогда первые с пеной у рта доказывали, что на месте траурного костра было найдено сердце Германика, которое столь пропиталось ядом, что не поддалось пламени, а их оппоненты с такой же яростью их опровергали. Все это говорило о том, что в тот день на антиохийской площади находились только обвинители и защитники, но не было ни одного свидетеля. Так Германик и после смерти оказался обделенным искренним состраданием народа. При жизни им восхищались в пику Тиберию, точнее — самому режиму принципата, а теперь его оплакивали, чтобы осудить Пизона. Наверное, это не являлось случайностью. По-видимому, в те времена добрые чувства людей можно было обнаружить только на изнанке их ненависти и злобы.

Весть о смерти Германика преобразила Гнея Пизона. Он высадился на берег и в ближайшем храме принес жертвы богам в благодарность за избавление от конкурента. А Планцина сняла траур по своей почившей сестре и облачилась в праздничный наряд. Следует отметить, что поведение этой четы было слишком вызывающим для тайных отравителей.

К Пизону тут же стали прибывать делегации от солдат, сообщавшие о готовности войск вступиться за своего проконсула. Даже такой самоуверенный человек, каким являлся Гней Пизон, был подвержен влиянию традиций римского коллективизма. Он так же, как недавно его враги, собрал совет из своих друзей, чтобы выработать стратегию дальнейших действий.

Мнение одной группы выразил его сын Марк. Он сказал, что, пока ими не совершено ничего непоправимого, следует отправиться в Рим с докладом обо всем происшедшем принцепсу. "Нас могут невзлюбить в столице за разлад с Германиком, — говорил Марк Пизон, — но состава преступления в этой ссоре нет. Если же мы возвратимся в Сирию, то нам придется вступить в боевые действия с легионами Сенция. А это уже гражданская война, и тут без виновных и пострадавших дело не обойдется". Другая сторона настаивала на решительных действиях. "Тебе, Пизон, а не Сенцию, вручена власть над провинцией, незаконно отнятая Германиком, — напоминали представители воинственной группировки. — Так пойди же и возврати силой то, чего тебя лишили кознями! Если же ты теперь пустишься в бегство, как бы признав себя справедливо наказанным, то в Риме Агриппина со своим сопливым выводком утопит тебя в слезах, а народ растерзает прежде, чем сенат устроит разбирательство!"

В силу своего темперамента Гней Пизон выбрал вариант более энергичных действий. Он отправил Тиберию письмо, в котором обвинял Германика в высокомерии, роскошном образе жизни и в подготовке государственного переворота, первым шагом в исполнении которого стало изгнание из провинции законного магистрата. Там же он заверял принцепса, что не допустит произвола и подавит мятеж. Под таким лозунгом — борьбы с мятежниками — Пизон и вступил в Киликию, по пути собирая всех недовольных и вербуя сторонников.