Тиберий - [70]

Германик обладал талантом общения, он располагал к себе окружающих приятной внешностью, осанкой, манерой поведения, дружелюбием, излучающим теплые волны симпатии, приветливой речью. Тиберий тоже поддался его обаянию, и ему показалось, что этот человек искренне рад встрече. Сквозь густой мрак многолетних подозрений жизнеутверждающим лучом пробилась вера в силу дружбы и родственной любви. А когда он увидел, как истинно по-братски обнимаются Германик и Друз, его сердце зарделось теплым чувством, словно отогреваясь после долгой стужи.

Германик доверительно рассказал дяде и двоюродному брату о своих успехах. При этом он был менее сдержан, чем в официальных донесениях, что, казалось, также свидетельствовало о его искренности. Тиберий в свою очередь поблагодарил племянника за службу Отечеству, подтвердил высказанное ранее намерение сделать его консулом, причем в паре с ним, Тиберием, поведал о других надеждах на совместную деятельность.

Если бы их в тот момент увидели все римляне, то это вызвало бы разочарование в сенаторской среде и недоумение в народе. Однако беседа высокопоставленных родственников проходила в узком кругу. Поэтому, когда тронная семья вышла из шатра полководца и двинулась по лагерной аллее, солдаты и толпы плебса поодаль увидели то, что хотели видеть. Людская масса приветствовала Германика и неодобрительно шикала в сторону Тиберия. Из соседней палатки появилась Агриппина, держа за руку карапуза Калигулу, и направилась к принцепсу. Она почтительно раскланялась с Тиберием и представила ему сына. Однако при этом она повела глазами в сторону плебса, как бы говоря: "Видишь, кому отдает предпочтение народ?" — и губы ее надменно дрогнули. А шустрый мальчуган сверкнул на принцепса хитрыми глазками и неожиданно сильно дернул его за полу тоги, отчего тот вздрогнул. Стоявшие поблизости легионеры одобрили поведение бойкого мальчишки громким смехом, подхваченным и теми, кто ничего не видел и не знал причины этого оживления. Сенаторы из свиты принцепса злорадно заулыбались.

У Тиберия возникло чувство, будто над ним издеваются. Толпа постоянно ищет, а если не находит, выдумывает повод, чтобы выказать ему недоброжелательство. Его настроение испортилось. Он еще раз посмотрел на Агриппину, и ему вспомнились предостережения Августы и Сеяна относительно этой женщины. Она, поймав на себе взгляд принцепса, будто вся внутренне, психологически, ощетинилась и посмотрела на него в упор. "Убийца, ты и сам не вечен!" — прочитал Тиберий в ее глазах и на миг потупился. Когда же он вновь поднял взгляд, то ничего зловещего в лице невестки не обнаружил. "Притворство? — подумал он. — Или мне это показалось?"

А между тем все вокруг торжествовали. Народ радовался возвращению своего кумира, любовь к которому римляне как бы получили в наследство от Августа, открыто отдававшего предпочтение Германику перед Тиберием. Активно симпатизируя главному герою, простые люди также умилялись проявлениям добрых чувств в тронной семье. Друз улыбался Германику, Германик — Тиберию, Тиберий — Агриппине, Агриппина — всем и в то же время никому. В Рим пришел праздник.

Потом был триумф. В победном шествии везли картины, изображавшие пейзажи германских земель, лесов, рек, вели пленных, маршировали самодовольные легионеры. Но главным украшением колонны выглядел сам триумфатор и сопровождавшая его колесница, в которой стояли пятеро детей.

Плебс столь громко восхищался героем дня и его потомством, что Тиберию хотелось оглохнуть. Его первоначальная радость от встречи с близким родственником, приятным человеком, талантливым сподвижником в государственных делах с каждым часом, с каждым мгновеньем умирала. Ее ранили слова неумеренных похвал Германику, она увядала от восторженных взглядов, обращенных на молодого триумфатора, задыхалась в атмосфере чужой демонстративной любви. Все это казалось отобранным у него, Тиберия. В его чувствах не было зависти, которую приписывали ему окружающие. Он выиграл гораздо больше сражений и справил больше триумфов, чем кто-либо из тогдашних римлян. То, что происходило вокруг Германика, не затмевало славу Тиберия, но выглядело покушением на его власть, на дела, которые он совершил, и будущие планы, на саму его личность. Это походило не столько на триумф Германика, сколько на антитриумф Тиберия. "Плебс восхваляет его, чтобы унизить меня, — думал Тиберий. — Если бы не было меня, то и он остался бы рядовым легатом. На самом деле все это — не любовь к Германику, а оборотная сторона ненависти ко мне".

Однако Тиберий старался подавлять в себе недобрые мысли, вызываемые шумихой вокруг имени его племянника, и следовать намеченной ранее программе действий. Он роздал народу деньги от имени Германика и выдвинул его кандидатуру в консулы. Но чем сильнее принцепс сопротивлялся чувству вражды к Германику, тем упорнее его обвиняли в этой вражде. Все дурные поступки Тиберия, естественно, осуждались, а все добрые — воспринимались как проявление лицемерия и коварства и осуждались еще яростнее.

Высокообразованный артистичный Германик быстро освоился в сенате и стал одним из его лидеров. Правда, сам Тиберий и в этих условиях сохранил свое первенство. Когда-то он равнялся на Августа и тянулся за ним. Следование такому ориентиру возвысило его личность над окружением. На политическом фронте он мог переиграть кого угодно. Но вот Друзу приходилось туго. Появление в столице двоюродного брата стимулировало его к росту и в целом положительно отразилось на нем. Но Германик был опытнее и развитее Друза, потому в большинстве случаев смотрелся интереснее.