Тиберий - [58]

"По-видимому, это не аристократ, а подставное лицо, чей-нибудь клиент или вольноотпущенник, — подвел итог размышлениям Тиберий, но тут же пошел на новый виток мучительных рассуждений. — В таком случае голова заговора в Риме. И эта голова почти каждый день улыбается мне с сенаторских скамей в курии… Кто же? Азиний Галл достаточно подл, но слишком ничтожен для столь смелой авантюры. Луций Аррунций вполне способен на риск, но его аристократический апломб не позволит ему опуститься до такого низкого шага. А, впрочем, как еще он может действовать, если хочет свергнуть меня? Гатерий? Нет, это мразь! Хотя дело-то как раз мерзкое. Но кто бы ни замыслил переворот, он должен иметь в виду войска. На какие же легионы зарится этот Агриппа? Что, если он в сговоре с Германиком? Сам Германик пока не решится напасть на Рим, но, если здесь случится заваруха, вполне может "прийти на помощь", чтобы подтолкнуть меня и Друза в могилу. А может, Друзу надоело ждать своей очереди? Или Ливия сводит счеты с вышедшим из повиновения сыном? В это легко поверить, если вспомнить ее злобный взгляд во время последней встречи… Так можно сойти с ума. Однако необходимо решить эту задачу. Нельзя подозревать всех, но нельзя и никого не подозревать, нужно вычислить негодяя. Именно его одного! А почему одного? Вероятнее всего, это группа, а может быть, и союз различных кланов".

Вскоре опасения Тиберия будто бы получили подтверждение. К нему поступил донос на Либона, взбалмошного самоуверенного молодого человека, потомка Помпея Великого, подозрительная активность которого давно питала дурные слухи. Теперь сообщалось, что он впрямую готовит переворот. Конечно, Либон был еще не достаточно опытен, чтобы стать мозгом серьезного заговора. Вероятно, его используют более сильные политики. И, естественно, напра-шивалась мысль, что эти два антигосударственных выступления являются звеньями одной цепи. Внутренний политический заговор и военная агрессия отлично дополняют друг друга, совсем как в деле Катилины. Тиберию казалось, что враги обступили его со всех сторон, он окружен, и отовсюду грозит предательство. Поскольку он был суеверен, как и многие римляне, на него дополнительное неприятное впечатление произвел тот факт, что дело происходило в консульство другого Либона, правда, не имеющего ничего общего с заговорщиком. А, впрочем, как знать?

Принцепс собрал сенат. Но вопреки всеобщим ожиданиям, завел речь о налогах с провинций и прочих мирных делах государства. Рим полнился слухами, и даже самые инертные члены Курии знали об опасности, грозящей Тиберию, правда, они, почему-то, не распространяли угрозу на самих себя. Напряжение было таково, что сенаторам изменила риторика, и они временно утратили способность часами говорить ни о чем. Лишь один принцепс выглядел уравновешенным и, казалось, искренне заботился о налогах, ремонте обветшалых построек и о создании святилища Августа в Испании. Как ни испытывали его трусливыми взглядами сенаторы, заметить чего-либо особенного не могли. Впрочем, он всегда был угрюмым и сосредоточенным.

Однако самому Тиберию внешняя невозмутимость давалась нелегко. Исподлобья он озирал напряженные лица сенаторов, выискивая в сытых физиономиях этих избалованных людей следы преступления. Несомненно, кто-то из них причастен к заговору и, более того, является его организатором. Кто же? Вот один тревожно оглянулся, а те двое перемигнулись, а у третьего в глазах блеснуло торжество, четвертый смутился под тяжестью взгляда принцепса и опустил голову. Кто? А может быть, все? "Вот сейчас они толпою окружат меня, как когда-то Гая Цезаря, — думал Тиберий, — и вонзят в меня двадцать три кинжала. Но Цезарь преступил закон, развязал жесточайшую гражданскую войну, унесшую сотни тысяч жизней. При этом он не скрывал презрения к римлянам: за убийство соотечественников платил солдатам вдвое дороже, чем за галлов, развлекался в объятиях иноземок, пока мир захлебывался в крови. А я-то что дурного им сделал? Убил никчемного Агриппу во имя общего спокойствия. Да и то, как выяснилось, не добил. Вот если бы я развернул террор и уничтожил всех, с кем как-то поддерживали отношения Агриппа и Юлия, то теперь было бы спокойно, и все здесь послушно смотрели бы мне в рот. Неужели люди ныне таковы, что ценят лишь насилие, уважают только тех, кто их презирает и казнит?" Ему снова, как недавно в театре, захотелось согнать всех присутствующих в амфитеатр и затравить хищниками на той самой арене, где они для потехи подвергают гибели других людей. "Чудовищные чувства, и как мучительно и страшно таить их в себе! Нет ничего тягостнее, чем жить среди людей, которых не можешь уважать. Но почему они стали такими? Где же римляне?"

В этот момент он посмотрел на Либона. Тот сидел с независимым видом и, слегка запрокинув голову, подражал осанкою Помпею. Смешное и жалкое зрелище! "Что же я тебе сделал плохого, мальчик?" — мысленно спрашивал он его.

Параллельно с этими пессимистическими размышлениями его мозг работал над главной задачей. Принцепс собрал сенат, чтобы провести психологическое следствие, и теперь он произнес двусмысленную фразу по адресу одного из подозреваемых. Тот растерялся и сник. "Ага, попался! — подумал Тиберий. — Однако, что я с ним буду делать — улик нет? Да и другие тоже притухли от моих слов… Нет, это ничего не значит". Он провел еще несколько подобных экспериментов, всех напугал, сам испугался, но ни к какому выводу не пришел.