Тезка - [44]

Рут соглашается выпить с ним кофе на следующей неделе — они встречаются в книжном магазине «Аттикус», она опаздывает на несколько минут. Рут одета так же, как в поезде, — те же джинсы, ботинки и дубленка шоколадного цвета. Она опять заказывает чай. Поначалу оба немного смущены: нет той интимной обстановки, что помогала им в поезде. Здесь, в кафе, слишком светло, здесь царит суета и шум, да и стол между ними кажется Гоголю слишком широким, а Рут какая-то притихшая, смотрит в чашку и нервно теребит пакетики с сахаром, иногда обводя взглядом книжные полки. Но неловкость быстро исчезает, и вскоре они опять наперебой щебечут, рассказывая друг другу о том, как провели праздники. Гоголь рассказывает, как они с Соней выгнали мать с кухни и целый день готовили фаршированную индейку, месили тесто для пирожков. Мать так и не научилась готовить «американскую» еду.

— Я искал тебя в поезде, когда ехал обратно, — признается Гоголь и со смехом рассказывает о храпящей монахине.

Потом они идут на выставку графики эпохи Ренессанса в Центре британского искусства — оказывается, оба уже давно собирались посмотреть ее. Затем он провожает ее назад в колледж Силлимана, и они договариваются о новой встрече. Но, после того как они попрощались, Рут продолжает стоять у ворот, прижимая к груди свои книжки, как будто ждет чего-то, и Гоголь мучительно думает, может ли он поцеловать ее (он мечтал об этом столько времени), или же в ее понимании они просто «друзья». А Рут, улыбаясь ему, начинает пятиться назад и только шагов через двадцать машет ему рукой на прощание, поворачивается и бежит к дверям общежития.

Теперь они встречаются каждый день. Гоголь выучивает ее расписание наизусть, к нужному времени находит очередной учебный корпус, слоняется по пустынному вестибюлю, делая вид, что рассматривает объявления. Рут всегда радуется его появлению, бросает подружек и бежит здороваться.

— Ну конечно, ты ей нравишься, — зевая, говорит Джонатан, когда Гоголь в десятый раз описывает ему их очередную встречу. А еще через несколько дней, зайдя вместе с Рут в ее комнату, поскольку она забыла там учебник, Гоголь набирается храбрости и кладет руку ей на плечо. Рут поворачивается, смотрит ему в глаза, и он медленно убирает руку. Они одни — ее соседки на занятиях. Он садится на диван в гостиной, ждет, пока она ищет книгу у себя в спальне. На улице пасмурно, накрапывает мелкий дождик.

— Вот, нашла! — говорит Рут, выходя из спальни, и, хотя оба уже опаздывают на занятия, они до самого вечера целуются, сидя на диване.

По вечерам они ходят заниматься в библиотеку и, чтобы не было искушения поболтать, садятся с разных сторон огромного круглого стола. Она ходит обедать в его столовую, а потом приглашает его в свою. Он показывает ей сад скульптур. Она занимает его мысли постоянно: когда он рассматривает свой незаконченный чертеж, в ярком свете рисовальной студии, или когда слушает лекцию об архитектуре эпохи Возрождения, любуясь слайдами в темном зале на занятиях по истории архитектуры Возрождения. Они не успевают оглянуться, как наступает время сессии, горячая пора зачетов, контрольных работ, рефератов и гор непрочитанной литературы, которую предстоит изучить всего за несколько дней. Он стонет от навалившихся на него занятий, но больше всего его пугает будущая разлука — целый месяц каникул! Однажды в субботу, в библиотеке, Рут вскользь роняет, что ее соседок не будет целый день. Они вместе спешат к кампусу Силлимана, поднимаются в ее комнату. Он садится на ее застеленную кровать. Комната полна запахом Рут — сладковато-цветочным запахом чистого тела и талька, без пряной примеси духов. На стенах фотографии ее любимых писателей — Оскара Уайльда и Вирджинии Вульф. Их губы, лица так замерзли, что поначалу они даже не снимают верхней одежды. Затем ложатся на мягкий мех ее расстеленной дубленки, обнимаются, она берет его руку в свою и проводит ею по своему телу под толстым вязаным свитером. Сейчас все происходит совсем не так, как в тот раз, когда он впервые был с девушкой. С того раза в его душе не осталось ничего, кроме чувства смутной благодарности за то, что он больше не девственник.

А сейчас он впитывает в себя все, малейшие детали, — и нежную кожу плоского живота Рут, и то, как ее густые волосы разбросаны по подушке, и как меняются черты ее лица, когда она ложится навзничь.

— Как хорошо, Никхил, — шепчет Рут, когда он гладит ее маленькие, широко расставленные груди, захватывает губами бледно-розовые соски, один из которых чуть больше другого. Он спускается ниже, целует россыпь родинок на животе, который выгибается ему навстречу, а она гладит его по волосам, кладет руки ему на плечи, направляет его ниже, к раскинутым ногам. Он пробует ее на вкус и вдыхает ее аромат, чувствуя себя ужасно неловким, неумелым, но ее дыхание вдруг становится прерывистым, и она шепчет его имя снова и снова. Она знает, что надо делать, расстегивает молнию на его джинсах, встает на колени и тянется за коробкой с противозачаточными колпачками, стоящей на тумбочке.

А через неделю он опять дома, помогает Соне и матери украшать елку, расчищает от снега подъезд к дому вместе с отцом, бежит в супермаркет за последними подарками. Он, как тень, бродит по дому, не зная, чем себя занять, на вопросы обеспокоенных родителей отвечает, что ему нездоровится. Больше всего на свете ему хочется взять отцовскую машину и уехать к ней в Мэн. Она сказала, чтобы он обязательно приезжал в гости, на ферме полно места, там огромный дом, его поселят в гостевой комнате, и по ночам он сможет потихоньку пробираться к ней в спальню. Он представляет их жизнь на ферме, на завтрак — яичница, потом прогулка по заснеженным, безлюдным полям. Но, если он решится на такую поездку, он вынужден будет рассказать родителям о существовании Рут, а к этому он не готов. Он не готов видеть их реакцию — удивление, неловкость и молчаливое разочарование: еще бы, ведь Рут — не бенгалка! Не готов отвечать на их расспросы о том, чем занимаются ее родители и насколько серьезны их отношения. Он умирает от тоски по ней и все же не может себе представить Рут, сидящую на их кухне в своем толстом свитере и джинсах и вежливо пробующую стряпню его матери. Не может представить ее в доме, где он — по-прежнему Гоголь.