Тевтонский крест - [11]

Мужичок менялся со скоростью хамелеона, почуявшего опасность. Шапка — долой. Спина — в три погибели.

— Чего желает пан?

А приятно, когда тебя величают паном, да еще с таким подобострастием. Совсем не то, что полупрезрительное «гражданин начальник» от уркаганов и дебоширов. Но больше Бурцева обрадовало другое. Понимает! Он их в самом деле понимает! А вот уразумеют ли они его?

— Кто этот Генрих, из-за которого здесь столько шума?

У крестьянина челюсть отвисла до совсем уж невообразимых пределов. М-да, для членораздельного ответа такая варежка явно не годится.

Он повторил свой вопрос еще раз — медленно и по слогам. Без особой, впрочем, надежды на успех: — Кто-есть-Ген-рих?

Гримаса глубочайшего недоумения не покидала лица поляка.

Не понимает. Жаль. Не такая уж крутая штука эта енетическая память, раз действует в одностороннем орядке. Бурцев уже отвернулся от мужичка, когда розвучал запоздалый ответ.

— Генрих Благочестивый, — озадаченно пробормотал поляк, — князь Вроцлава, властитель Силезии[2], сын Генриха Бородатого и добродетельной Ядвиги, самый могущественный из всех польских князей. Пан Генрих собирает войска для защиты христианских земель от набега язычников, а мы его славим как можем. Мы ведь всего-навсего мирные землепашцы, несчастные беженцы. Воевать не обучены, но если ужно воздать хвалу благородному пану, так это завсегда пожалуйста.

Бурцев попытался растормошить память. Увы, безупешно. История Польши никогда не была его коньком.

— И от каких же язычников вы спасаетесь?

— Известно от каких — от богопротивных тартар, — поляк закатил глаза и затараторил, как по писаному. — Народ сей выпущен из адовых пещер на далеких островах нам на погибель, за грехи наши. Сами они подобны диким зверям и питаются человечиной. А кони их быстры и не знают усталости. А доспехи прочны настолько, что…

Достаточно. Пока достаточно. Главное уже известно.

«Генрих Благочестивый, самый могущественный из польских князей…» Значит, сто пудов — Польша. «Тартары», надо полагать, — это татаро-монголы, дорвавшиеся до старушки Европы.

— Какой нынче год? — оборвал Бурцев бесконый словесный поток говорливого собеседника.

— Чаво? — глаза рыжего чуть не выкатились изорбит.

— Год, спрашиваю, какой?

— Так это… тысяча двести сорок первый от Рождества Христова. Или если пану угодно — шесть тысяч семьсот сорок девятый от сотворения мира. Подумав немного, поляк добавил: — Весна у нас нонче, март месяц.

Глава 7

— Тяжкое испытание, лихая година… — снова скулил крестьянин, но его вдохновенный экстаз плакальщика-одиночки уже иссякал. Теперь в глазах поляка появилось ответное любопытство. Что ж, все естественно: нечасто, наверное, на местных слякотных дорогах встречается грязный по самые уши тип с резиновой дубинкой «РД-73», в бронежилете, помеченом надписью «ОМОН», и потерявший к тому же во времени.

Бурцев глянул поверх голов. Среди столпившихся землепашцев и воинов он выделялся высоким ростом. Людишки в Средние века все же мелковаты для бойца отряда милиции особого назначения из третьего тысячелетия.

Как он и предполагал, оркестром многоголосых глоток дирижировал всадник в самом центре взбудораженного собрания. Уверенная посадка выдавала в нем прекрасного наездника. А пятна свежей грязи которой верховой был заляпан сзади по самую верхушку куполообразного шлема с железной полумаской свидетельствовали о недавней быстрой скачке. Бурцев не расслышал толком слов всадника, но прекрасно видел, как взметнулась вверх рука в кольчуж перчатке, — и тут же очередная волна славословя адрес Генриха Благочестивого прокатилась по толпею

— Это и есть тот самый князь Генрих? — поинтересовался Василий у своего рыжего гида.

Как-то не очень вязалась с княжеским титулом одинокая фигура всадника в неброских доспехах и грязном плаще.

— Нет, конечно! — почти возмутился крестьянин.

Былое благоговение к незнакомцу с щитом и дубинкой сразу улетучилось. Бурцев вдруг осознал, что и паном его уже не называют. Наверное, рыжий вовсе не так прост, как кажется, — у поляка хватило смекалки сообразить, что Бурцев не местный. Чужакам здесь, видимо, почет и уважение оказывать не привыкли. По крайней мере, простолюдины. А без почета-то какой же ты пан?

Ладно, мы люди не гордые. Потерпим, лишь бы этот конопатый продолжал говорить. Информация сейчас нужна, как воздух.

И конопатый продолжил, кивнув на всадника:

— Это один из посланников Генриха Благочестивого. Предлагает нашему обозу укрыться во Вроцловской крепости, а людей зовет в ополчение при княжеском войске. Только зря старается. Глотку подрать во славу князя — это одно, а биться с племенем Измайловым — совсем другое. Никто ни свою семью, ни скарб сейчас не бросит. Крепостям мы не доверяем — их тартары берут одну за другой. Авось, в лесах поспокойней будет. Тягаться же с язычниками на поле брани никак невозможно. Уже усвоили по Малой-то Польше. Из тех земель ведь бежим в Силезию. Нет, мил человек, если Панове хотят — пускай сами свои головы кладут. А я отойду да в сторонке обожду. Никогда оружия в руках не держал и впредь брать не намерен. Не для того рожден.

— А эти, — Бурцев указал на редких вооруженных воинов в толпе, — тоже не пойдут за князя биться?