Тётя Мотя - [68]

О карниз жестко бились капли: сомнений не было, все опять отмокало, мокло, ей показалось, слышно, как тихо тают изнутри сугробы и удивленно плавятся в сугробьих животах снежинки. Что-то все время потрескивало и взрывалось водное, ровным крепким стежком шел насквозь неопознаваемый звук: будто невидимый дровосек тюкал топором серебряное деревце. И с новой, болезненной остротой Тетя почувствовала: сердце ее полно любви, безмерной, любви, которая ничего не желает, не просит — только плещется внутри горячим.

И каждый вздох городской ночи был ей понятен и слышен. Шебуршенье капель по ветвям. Царапанье льдинок об окно. Бабаханая музыка из проносившегося по двору джипа. Она видела его так ясно, словно встала и выглянула на улицу: черный, блестящий, весь в тающем снеге. Простуженный лай собаки — и сейчас же электрическая ругань в ответ — чья-то машина завыла. Тетя лежала самой главной в этой ночи и все это слушала. Таянье. Собаку. Взвывы. Но внимательнее всех она слушала свою новую мысль, которая озарила неверную бликующую тьму, корешки книг на полке, белое зеркало шкафа, воздушные шарики люстры, мысль, которая ее, конечно, и разбудила, вынула из мертвого сна.

И сердце вновь болит и любит оттого,

Что не любить оно не может.

Вот была эта мучительно родившаяся мысль.

Вот оно, вот что — волновалась Тетя вместе с машиной за окном, которая что-то никак не унималась и выла, выла. Вот что. Это не потому, что он такой красивый, умный, это не потому, что она такая или другая, это от-то-го. Что не может оно. У него такая физиологическая потребность — любить. Сжиматься, разжиматься, гореть, застывать и снова биться. И его нельзя переделать, нельзя как-нибудь так помять немного руками и вылепить другой формы фигурку, петушка или елку, оно так и будет сердцем, в котором так и будет жить неиссякаемая любовь. Всегда. Скоро ей исполнится 33, потом 35, 37, потом 58, дальше фантазия отказывалась служить Тете, а оно так и будет гореть и жадно искать себе пищи, выжимая слезы обожания из старческих полуслепых глаз.

Ланин вернулся спустя полторы недели, привез из Киото, где снимал гейш, ветку бамбука, усыпанную темно-зелеными острыми продолговатыми листьями — на долгую жизнь. Японская примета. Тетя довезла бамбук на переднем сиденье из редакции до самого дома, но в квартиру не понесла, воткнула возле подъезда в сугроб — улика. Уже дойдя до лифта, развернулась, выскочила из подъезда, подошла к сугробу, отломила трилистник, листья были прочные, жесткие, еле оторвала, сунула в карман — Ланин сказал, можно заваривать в чай. Вот и попьем чайку.

Открыв почтовый ящик, Тетя вынула письмо из Калинова от С. П. Голубева — нетерпеливо разорвала прямо возле лифта.

Дорогая Марина Александровна!

Сердечно благодарю Вас за публикацию в газете материалов о моей семье, авторские экземпляры и Вашу открыточку.

Сразу перейду к Вашему вопросу. Вы спрашиваете меня, откуда я все это знаю, каковы мои источники. Источники мои самые простые — выдумывать я совсем не умею, и все, что Вы прочитали, основано исключительно на архивных документах, опубликованных и неопубликованных воспоминаниях, дневниках, учебных ведомостях, а также устных свидетельствах — преимущественно моей матери. Хотя, признаюсь, одну вольность я себе все же позволил. Если мне удавалось раздобыть воспоминания ученика Ярославского духовного училища или Демидовского лицея той же эпохи, в какую учились братья матери, отец Федор, дядя Митя, кое-что из найденного я присваивал моим родным. Про себя я так назвал этот метод — «перенос». По-моему, это вовсе не вымысел — если не мои герои, то их однокашники, соседи, близкие, но все-таки реально переживали в то же самое время то, о чем я пишу.

Спасибо и за вопрос о продолжении и за Ваш искренний интерес к прошлому России. Продолжение обязательно будет, я уже заканчиваю следующий фрагмент и, конечно, пришлю Вам и его — понимаю, что уже не для публикации, просто для чтения — но и это для меня большая ценность и радость, читателей ведь у меня немного. Добавлю также, что продолжение моих историй существует не на одной бумаге, но и вокруг, рядом, везде в моей жизни. Я и сам их «продолжение». И наш город, Калинов, с остатками замечательной купеческой архитектуры, с превосходной расположенной в бывшем особняке библиотекой, Волгой, стрелкой, густым лесом на том берегу — тоже продолжение. Будет возможность, приезжайте в гости — с удовольствием проведу Вас экскурсией по городу, расскажу и покажу, что знаю сам. Говорят, особенно хорошо у нас летом, но я люблю Калинов любым.

С благодарностью и надеждой на возможную встречу,

С. П. Голубев

Часть вторая

Глава первая

Забытый мобильник черепашкой полз под раскрытой газетой к краю стола, оживив двоих на цветной фотографии. Они жали друг другу руки на фоне ковра в цветочках и черных кожаных кресел. Оба улыбались и пританцовывали. Батька вытянул ногу и скакал, наш мелко подпрыгивал. Коля усмехнулся, откинул газету, глянул, кто звонит. «Миш». Утопил большим пальцем зеленую кнопку, перебивая чье-то басовитое воркование, рубанул: «Дома нет. Вечером звоните!». Миш — это Миша, что ли? Что за кекс вообще? Суббота, между прочим. Отключил ее телефон вовсе, чтоб не лезло мишье. Но уже забило по мозгам, застучало из той самой давней игры Теплого — красный-желтый-голубой шарики бессильно проваливались под ударами молоточка вниз, скатывались по деревянной горке на пол.