Тётя Мотя - [130]

— Гляди. Гляди вокруг, чебурек, — улыбнулся Динь, поднимаясь и точно бы делаясь выше ростом. Ты ее любишь, это любовь. Но твоя любовь — только зеркало, отражение красоты вокруг, твоя любовь — отражение Тао. Тао — океан, женщина — река. Она приносит тебе весть о нем, о безбрежном Тао, она воплощение Тао, она отзвук его предвечного ритма. Любовь к женщине — грустна и жалка, потому что временна. И лишь погрузившись в Тао, в бесконечное сияющее пространство божества, ты можешь объединиться с душой своей возлюбленной навсегда, и не только возлюбленной — с душами других людей, твоих родных, друзей, сына, всех, кто жил, живет и будет жить на земле. Это соединение и есть блаженство… Потому что оно не знает измен, не ведает обманов, такая любовь не прерывается и существует всегда. Теперь ты знаешь, куда заходить, чтобы понять это. Далеко искать не нужно, это ведь тут, смотри.

Точно сквозь сон Коля почувствовал, как Динь касается ладонью его груди, над солнечным сплетением, чуть левее, и точно открывает там дверцу. Прохладный сквознячок иного мира обдал его разгоряченное несчастное сердце. По лицу Коли внезапно потекли слезы — он понял: вот разгадка. Вот он и выход. Теперь, когда ему станет совсем плохо, можно будет отворить эту дверцу и попасть туда, где нет боли, где жена всегда рядом, где плывет вечный беспечальный покой.

Он очнулся — Динь слегка тормошил его, тянул, вцепясь в его футболку. Было уже совсем темно, полная белая луна стояла прямо над ними, летучий лунный свет озарял кусты и каменистую тропу рядом.

— Я уснул? — замотал головой Коля.

— Ты устал, — улыбнулся Динь. — Очень много сегодня, много ходил, много думал. Пора домой.

— Как же мы дойдем вниз? Тропинки не видно?

— Иди, как я, — сказал Динь. — Медленно. Я, ты.

Коля начал аккуратно спускаться за своим проводником вниз. Теперь Динь действительно не убегал от него и поджидал его всякий раз, когда Коля приотставал. В трудном месте, довольно крутом, Динь соскочил вниз, обернулся и подал Коле руку. Коля оперся, рука была сухонькая и очень крепкая, как старое дерево.

Глава десятая

Первый выходной выстрелил фейерверком, взорвался в темном небе гроздью мерцающих огней. Девочка с мамой и папой уехала на уик-энд в горы, в гости, к друзьям. Тете сказали: отдыхай. Два дня впереди лежали целые, свежие, точно только выстиранная скатерть, не тронутые ничем.

Субботним утром она шла к центру города, к площади. В выходные здесь раскидывал палатки рынок, слева — мед и молоко, зелень, сыр, фрукты из окрестных ферм, справа — горшки, керамика и одежда. Секонд-хенд.

Широкая черная юбка в красных маках ждала ее, черная футболка в обтяжку наверняка придется ей впору. Не торгуясь, за два грошика, все-все отдал ей молодой торговец с веселым удивленным лицом — две приподнятые черные бровки, правильный овал, круглый усмешливый рот. И еще предлагал за евро густо-зеленую косынку, но Тетя замотала головой. Н-нет, довольно! Сунул даром: да ладно, носи! Засмеялся. Она улыбнулась, потупив взор. Грасиас.

Зашла в стоявший тут же высокий темный собор, скользнула в узенькую резную исповедальню, переоделась, шорты и майку оставила прямо там, стыдливым комом, под лавкой.

Выбралась на свет, на воздух, в новой юбке с алыми трепещущими цветами. Вдохнула, расправила плечи — во все стороны расходились улочки, зажатые невысокими каменными домами, над головой ровной синевой светило небо. Тетя сделала шаг по широкой разглаженной миллионом ступней скользкой каменной паперти, и тут же уткнулась в толстое, мягкое, пожилое.

Смуглая рука тянула зеленую веточку, веточку шевелил ветер, рука осторожно, но очень уверенно взяла Тетину ладонь, щекотно повела толстым пальцем. Тетя подняла голову — большие черные глаза в набрякших веках уставились на нее, качнулась седеющая голова в цветастом платке. С усталым, но точно и потрясенным сочувствием цыганка выдохнула приговор: «амор». Амор, амор, амор. Поцеловала свою ладонь, поцеловала Тетину. Тетя отерла ладонь об юбку, выудила монетку, протянула, пошла. Амор! Снова услышала вслед.

Тетя шла сквозь светлый, желтый каменный город, по тесным улицам с неотрывно глядящими друг в друга окнами-зеркалами, гроздья темно-розовых цветов спускались с резных балконов, улыбалась хозяйкам с корзинами под ручку. Стройные как одна, ни одной сутулой спины, смуглые женщины возвращались с субботнего рынка — из корзин, покрытых твердой льняной салфеткой, торчал виноград, белый хлеб, петрушка, закатившимся глазом глядел в небо сверкающий сом. Неторопливо прошагала запряженная в раскрашенную тележку белая лошадь, дохнула Тете в самую шею. Тетя вздрогнула, пошла скорей, почти побежала. Ветер бросил на голые руки пригоршню фонтанных брызг. Амор!

Она вышла из центра, долго поднималась, карабкалась вверх, пока не очутилась на пустой каменистой площадке. Здесь ветер был намного сильней — мягкий, мощный — омывал, затекал в легкие, касался губ. Ветер любви. Ветер любви, вот ты кто, я догадалась.

Рванул одежду, шевельнул маки на ткани, которые сейчас же ожили, залились детским счастливым смехом, аленькие цветочки раскинули ручки, затанцевали. Распрямил складки, раздул юбку в живой трепещущий шар, забрался в трусы. Мотя сопротивлялась, упиралась ногами в землю, схватилась за нависшую жесткую ветку в глянцевых круглых листках. Куда там. Ветер уже подымал ее вверх, руки-крылья, ладони распрямлены. И снова она почувствовала спокойно, строго: люблю. Люблю тебя. И ничего больше нет другого — люблю ресницами, закинутым подбородком, подмышками, грудью, юбкой, мизинцами ног. Амор.