Тётя Mina - [14]

— Нет, тётя Нина, это меня Гришка-полицай так отделал.

— За что!?

— Разбирайся, за что, мать. Не нравится ему моя личность. Лишнее я что-то сказал. Ну, ничего…

Бригадир-немец каждое утро приводил ко мне Васю, а у меня наготове уже было чем ему подкрепиться. С неделю Василий на станции отлёживался, чуть окреп. И молчал. Доставала ему покурить, с расспросами к нему не лезла: молчит человек — значит так ему нужно"

Стоп! Что же это получается!? "Свой" убивал своего, а немецкий мастер, явный "враг" по определению, спасал убиваемого? Тётушка, вы не "сочиняете"? Разве такая дикость может иметь место в среде самого… ну, куда не кинь взгляд — кругом мы, только мы одни "христолюбивого" народа!?

Больше Василий на шахтном дворе не появлялся. Но это не всё:

"…как-то слух прошёл: пленные в своём лагере двух своих же, русских полицаев в сортире утопили! Немцы вмешиваться не стали, не до того им уже было. Да и не любили они полицаев из русских. Потом я как-то шла на смену, увидела Василия, узнал он меня, помахал рукой и улыбнулся. Это уже был другой человек, а не тот труп, что отлёживался на станции. Видно, с Гришкой он всё же расчёт произвёл. А через день в лагере военнопленных вынули из петли ещё двух полицаев, и смерть их была позорной потому, что висели они без исподнего, но в немецких френчах…"

От Василия осталась и материальная память:

отправляясь в Германию с Марком, тётушка захватила с родины маленький образок из серебра. Она с ним никогда не расставалась, он у неё оберегом был. Василий сделал из куска ясеня красивую и простую опору для образка. Когда тётушка уходила в иные миры, заболев онкологией, то всё своё нищенское имущество завещала мне:

— Ты возьми себе лучшее, оставь на память.

— Ничего мне не нужно. Я тебя и без материальных памятников помнить буду. Записи твои для меня самая дорогая память.

— И образок возьми, он со мной много прошёл — так я и стал наследником двух вещей. Был ещё матрац из конского волоса, немецкий, вечный, несносимых, и как она его ухитрилась привезти из заграничного "турне" — этого я, по глупости своей, не выяснил.

"…акт о смерти пленных подписывали два врача: врач лагерный и врач шахтный, наш. У коменданта лагеря военнопленных была любовница Дуся, красивая такая, но наглая баба. Я ей как-то говорю:

— Дуся, неужели тебе не противно, как человеку с палачом любовь крутить? Неужели ты, как женщина, не можешь повлиять на коменданта, чтобы он не убивал людей? — а она спокойно так отвечает:

— Меня это не касается. А тебе до этого дело есть?"

Обиделась Дуся, но не настолько, чтобы такие тётушкины советы могли для неё плохо кончиться. Рисковала тётушка, когда проводила "воспитательную" работу в среде приближенных к руководящему составу лагеря? Пожалуй!

"…всё же есть какая-то мировая справедливость: Дуська заболела саркомой незадолго до освобождения. Страшно мучалась, бредила домом где-то в Белоруссии, плакала, превратилась в страшное подобие человека и умерла…"

Саркома действует быстро и без остановок, даже если её и уговаривать дорогими лекарствами всех стран и народов.

В их лагере была врач Александра. Смелая женщина, отчаянная. Как-то потребовалась её подпись под актом о смерти пленного, то она коменданту заявила:

" — Ты людей убиваешь, а я должна акты подписывать!? Не будет этого! — так её коллега, немец, врач лагеря военнопленных, был настолько поражён смелостью русской фрау, что от восторга влюбился в неё и спустя какое-то время предложил "руку и сердце"! Александра приняла предложение, вышла за него замуж и получила подданство Германии"

А что комендант? Можно только догадываться о том, что было с комендантом лагеря военнопленных. Его недовольство никак не могло "достать" Александру. Отказ Александры подписывать акты о смерти русских пленных как-то дошёл до "верхов":

"…тут всполошились высокие немецкие чины и отправили коменданта в другой лагерь. А там находились такие пленные, которые совершали побеги из лагеря, коим он управлял недавно…"

… и надо же такому случиться, что когда-то бежавшие из его лагеря пленные вновь с ним встретились!"…опознали этого душителя, да и утопили в уборной!

В лагере пленных французов не было полицаев. Они на шахте у нас работали, мы их спрашиваем:

— Почему у вас нет полицаев?

— Нам тоже предлагали полицаев, да мы не согласились. Только один нашёлся, так мы его удавили, и никто из немецкого начальств нам ничего не сказал"

Недостаток тётиных записей таков: нет дат. Её "женские войны" в своей массе бескровные.

Тётушкины записи — не дневник, они очень фрагментарны, но я всё же не могу менять порядок следования описываемых событий на своё усмотрение. Если я такое сделаю, то это будет не документ с подлинными именами и фамилиями, а художественное произведение.

Глава не имеет номера по причине того, чтобы её не возможно было

зарегистрировать. Нет номера — нет и учёта.

Ах, ах! Сегодня нас не любят во всём мире и тычут носом в наше дерьмо, но такое было с нами и шесть десятков лет назад:

"…однажды приходим мы с работы, а нас в барак не пустили и предложили выстроиться во дворе. В чём дело? Никто ничего не поймёт, никому и ничего не объясняют, все в недоумении. Построили нас полицаи и предложили спуститься в нижнюю комнату, служебную. Только мы все вошли, а за нами тут же дверь быстренько закрыли и через дверь вежливо предложили убрать "добро", что мы наложили мимо положенного места. Было много украинок с Винницы, городских хватало, и оказалось, что это они так "уработали" туалеты сверх унитаза, да так "жестоко", что всё поплыло…Туалет просторный, с порогом, так дело до того дошло, что стали испражняться с порога…"