Тётя Фрося - [12]

Но потихоньку уползла в дом: знала – в гневе Симка как бык мирской, всякого на острые рога насадит.

Скорее поэтому Тавокин долго не появлялся в деревне, наверняка знал – не простит ему Симка его вероломства, поэтому время нужно, перекипит злоба его, исправится.

Уполминзага объявился в деревне уже по первому снегу, когда пороша за одну ночь отбелила округу, развесила лохмотья снега на дубах, не сбросивших ещё жёсткую, звенящую жестью листву. К утру лёгкий морозец осадил снег, и под полозьями маленьких санок он, как скрипка, кажется, пел долгую, протяжную песню.

Васька начал объезд деревни с Алексашки Федякина. Тот давно числился в задолжниках, но Тавокин до поры до времени обходил дом Федякиных стороной. С чудаком связываться – сам чудаком станешь. А тут ещё язык у Алексашки, как бритва, за словом в карман не полезет. Но вчера был у Тавокина неприятный разговор с районным начальством, приказавшим до первого декабря рассчитаться по всем заготовкам. Тавокин долго кряхтел по телефону, скрёб затылок:

– Не сдают, Василий Аристархович, будь они неладны, не мычат, не телятся…

– Что-то я не узнаю тебя, Тавокин, – хрипел в трубке голос начальника. – Ты сентиментальным, как баба, стал. Небось знаешь, что делать, не первый год работаешь. Своди скот на колхозный двор, там и забивай. Не хотят добром – действуй лихом.

– Да народ ждёт – может, сойдёт снег, ещё скотина на зеленях погуляет, жирка наберётся.

– Ты, Тавокин, под дурачка не играй. Ноябрь на дворе. Какой жирок, откуда? Озимые давно уж истоптали. Так что действуй, а то сумку отберём. На твою должность желающих много.

– Ясно, Василий Аристархович, – и Тавокин сам почувствовал, как натянутой струной выпрямилось тело.

Теперь ему предстояло выполнить наказ начальства. А с Федякина дома он начал не случайно. Сломай сейчас Алексашку, а вдов разных, мужиков плюгавых и трясти не надо, сами как миленькие отдадут.

В тёмных сенях дома Федякина Тавокин чуть не упал, зацепившись за угол громоздкого сундука, громко матюкнулся, с трудом нашарил ручку двери и ввалился в комнату багровый, как закатное солнце, злобно поглядел на Алексашку.

– Хоть бы окно в сенях сделал.

Федякин сидел за столом, перекатывая с ладони на ладонь нечищенную картофелину: видать, завтракал. Но, увидев незваного гостя, медленно поднялся, бросил картошку на стол и заискивающе улыбнулся. Он протянул руку, но Васька сделал вид, что не заметил этого жеста, тяжело брякнулся на лавку.

– Ну что, Александр Фёдорович, сколько мне к тебе ещё в гости ездить?

– Ты о чём, Андреич? – спросил опять с подобострастием Федякин, и Тавокин понял – испугался его приезда Алексашка. Сегодня он язык не распустит, будет послушным, как телёнок на поводке.

– Будто не знаешь сам, какая у меня работа. – Тавокин начал сжимать кулаки, руки его длиннопалые побелели, задрожали мелкой дрожью. – Иисусом прикидываешься? Мясо кто за тебя сдавать будет?

– Да кто ж будет, – Федякин хмыкнул, поперхнулся, – знамо дело…

– Ну так вот, это самое, обрабатывай сейчас корову – и на колхозную ферму.

– Да ты что, Андреич, упал откуда? Как корову? А ребятёнка чем кормить?

– Сам должен знать… Небось, извещение ещё в январе получил, это самое, об обязательных мясных поставках.

– Знамо дело, получил…

– Ну, а чего волынишь? – Тавокин говорил уже громко, с тяжким придыхом. – Ждёшь милостыни? Государство надуваешь?

– Да что ты, господь с тобой! – запричитала жена Алексашки, вынырнув из чулана. – Скажешь такое, не подумавши…

– А ты замолчи, – зыркнул глазами на испуганную женщину Тавокин, – тебя не просят. Без вас похлебаем квас.

И, повернувшись к Федякину, сказал:

– Давай, корову обратывай. Поведём на колхозный двор. Недоимщиков надо учить!

– Да ты что, Андреич?! – взмолился Федякин.

– Сам не поведёшь – сейчас участкового Пронякина позову, понятых приглашу. Самого вместо коровы на верёвочке потащат.

– Не дам корову! – заголосила жена. – Хоть режь меня, не отдам!

Федякин стоял как пришибленный, его длинные руки повисли вялыми плетями, и, кажется, даже язык присох к нёбу.

Тавокин выскочил во двор, отвязал от посохи корову, потащил за собой через распахнутые ворота на улицу. Первой за ним выскочила Клавдия, заголосила протяжно, как по покойнику, и плач этот, наверное, услышала вся деревня. Федякин резво сбежал с крыльца, подскочил к Тавокину:

– Не бери корову, Андреич, Христом-богом прошу. Вишь вон, баба надрывается…

– Ничего твоей бабе не случится, – Тавокин привязал верёвку к грядушке санок, натужно кряхтел, – это самое, золотая слеза не выкатится…

Фрося бежала на крик от своего дома, раздетая, простоволосая… Клавкин крик на мгновение лишил её рассудка. Подбежав ко двору Федякина, она попыталась поднять повалившуюся на снег Клавку.

– Что случилось, Клава?

– Корову забирают… – и Клавдия снова повалилась на снег…

Фрося подбежала к санкам, попыталась оттолкнуть Тавокина, но сил не хватило на такую глыбу. Тавокин, привязывая верёвку, исподлобья поглядев на Фросю, сказал:

– Не балуй, бабочка! Учителева жена, что ли?

Словно молния, сверкнула в голове мысль, и Фрося, припав на колено, вцепилась зубами в руку Тавокина, затягивающую узел, и тот взвизгнул по-поросячьи, замотал рукой в воздухе. А Фрося опять же зубами вцепилась в верёвку, с трудом развязала тугой узел.