Тетрадь в десять листов - [22]

— Нет, — покачал головой Гигия.

— Ученый?

— Ну да, Ньютон! — вырвалось у Гигии.

Все расхохотались. Засмеялся и Гигия, смущенно поглядывая на нас.

— Погоди, я задумаю другого, — взмолился он.

— Нет, на этот раз задумаю я.

— Нет, сперва я.

Ребята оживились.

— Вот я задумаю, и тебе ни за что не отгадать, — пригрозил Бачука.

— Кого бы ты ни задумал, все равно отгадаю.

— Давай пари!

— Давай! — Мы взялись за руки.

— На что? — спросил Бачука.

— На что хочешь.

— Хорошо, если я выиграю, ты сам потащишь свой мешок. — Бачука покосился на Гигию. — А если нет, снова понесу я.

— Идет! Итак, начинаю. Американец? — Я почему-то решил, что Бачука выберет дальнюю страну.

— Нет.

— Европеец?

— Два, — сказал Бачука, согнув палец, и покачал головой.

— Значит, азиат… это я уже не спрашиваю… Его войска не разоряли Грузию?

— Извиняюсь, вы ошиблись, — хихикнул Бачука.

— Не жил ли он при царице Тамаре? — вдруг почему-то вспомнил я Руставели.

— Уже четыре… не жил. — Бачука снова посмотрел на Гигию.

— Писатель? Композитор? Ученый? — засыпал я его вопросами, но все напрасно.

Я имел право еще на два вопроса, а потом должен был назвать фамилию того знаменитого человека, которого задумал Бачука.

— Может быть, государственный деятель? — спросил я наугад.

— О да, государственный деятель, — сказал Бачука. — Еще бы не деятель!

— В настоящее время жив?

Бачука захихикал:

— Жив, и ты его хорошо знаешь.

— Знаю?! — удивился я. — Никого я не знаю…

— Сдаешься?

— Сдаюсь, не отгадал, — поднял я руки.

— Проиграл пари?

— Проиграл, — смутился я. — А теперь скажи, кого ты задумал?

— Гигию! Чем не государственный деятель? Ведь он организовал помощь колхозу.

Не успел Бачука произнести эти слова, как раздался звук пощечины, потом другой, третьей, и Бачука, словно мяч, ударился о стену и растянулся. Рассвирепевший Гигия бросился было к нему с кулаками, но я вскочил и преградил ему дорогу.

— Успокойся, Гигия, хватит с него.

— Над чем смеется эта обезьяна!

— Хватит, Гигия, прости его, — стали просить и остальные ребята.

— Что я должен простить этому дураку! Нашел над чем смеяться! — весь дрожал Гигия.

— По глупости он. Хотел угодить тебе, — вкрадчиво сказал Мамука.

— Я ему дам «угодить», я из него лепешку сделаю.

— Что случилось?! — неожиданно раздался голос.

Мы оглянулись. Мельник, сидя на лежанке, протирал глаза.

— Не волнуйтесь, дедушка. Просто ребята поссорились, и Гигия ударил товарища, — ответил Леван.

— Наверное, заслужил, иначе зачем бить человека? — тихо проговорил старик и заглянул в воронку.

* * *

«Пожалуй, и верно заслужил», — подумала Екатерина Ивановна, закрывая тетрадь. Она встала, подошла к двери, осторожно приоткрыла ее. Важа лежал, повернувшись лицом к стене, и сладко спал.

Екатерина Ивановна вышла на балкон. Город сверкал огнями, Кура была запружена, и в медленном, незаметном для глаз течении реки отражалась прекрасная набережная.

На веревке, натянутой между столбиками балкона, висело белье Важа. Мать перегнулась и ощупала каждую вещь — не высохли ли? И вдруг сорочки Важа стали уменьшаться и превратились в распашонки. Екатерина Ивановна протерла глаза.

Она внесла белье в комнату и снова подсела к столу. «А теперь прочту тетрадку Важа, остальные можно и завтра», — решила она.

Важа Сакварелидзе VII класс „А“ МОЯ МАТЬ

Последний урок в этом году! Теперь я уже ученик седьмого класса. Как только раздался звонок, я первым выскочил на школьный двор и хотел бежать к ребятам с нашей улицы. Но потом раздумал, сел у телеграфного столба, положив рядом книги, и стал ждать маму.

Когда нам зачитывают отметки за четверть, я всегда избегаю взглядов товарищей. Плохо, если твоя мама — твоя учительница. Всякий раз, получив пятерку, я краснею как преступник: мне кажется, что товарищи объясняют мои успехи совсем другими причинами. Иногда я и сам сомневаюсь в своих знаниях. Может, мама просто жалеет меня? Может, и другие учителя ставят мне хорошие отметки из уважения к маме? Очень, очень плохо, когда твоя мама — твоя же учительница…

Размышляя об этом, я пытался выжечь свое имя увеличительным стеклом на телеграфном столбе. Иногда черная точка начинала дымиться и вверх ползла темносиняя струйка дыма, как от забытой в пепельнице папиросы.

Вскоре во двор вышла мама, и мы поспешили домой. Я спросил, когда мы поедем отдыхать в Квишхети. Мама ответила, что, наверное, через неделю, так как у нее осталось еще два экзамена. Потом она взяла меня за плечо и слегка подтолкнула:

— Иди впереди!

Вообще мама хочет, чтобы всегда и во всем я шел впереди: и в учебе, и в игре в шахматы, и чтоб я был самый опрятный… Я шел и чувствовал, как мама рассматривает меня — не спустились ли носки, не вылезла ли рубаха из брюк. Мама очень любит меня, и я не помню случая, чтобы она не выполнила моей просьбы. Она вместе со мной ходит в кино, выбирает мне в библиотеке интересные книги, сама шьет для меня одежду…

Папу я вижу только по утрам и вечером. Но, когда он шутя берет меня за ухо и целует в глаза, я хочу быть всегда с ним. Как приятны и теплы его колючие щеки!

«Пойдем в воскресенье на стадион?» — подмигивает он мне, и мы украдкой смотрим на маму.

А она шепотом угадывает: «Заговор», — и строго поглядывает на нас.