Тетка - [20]

– Вот тогда-то я и дала впервые батраку в морду, – заявила она.

Я хорошо знал эту сцену, ее часто вспоминали в бараках. Впрочем, никто и не думал тогда оспаривать Теткино право давать в зубы. Ведь избиваемая дубинками «живность» была как-никак ее собственностью. Рассказчики особенно подробно описывали дрожавшую, как осиновый лист, лошадь, которая ржала, не в силах сдвинуться с места, и «пухла на глазах». Когда Тетка подбежала к избивающим, из ноздрей животного текла быстрая струйка крови и тут же запекалась, чернела на пропыленной шерсти.

– До сих пор жалею, что слишком слабо ударила, – нервничала бачевская барыня. – Тоже мне, любители животных. И как же он, зная меня, осмелился допустить мысль, что это я обрекла на смерть тех двух бедолаг. Так ты говоришь, не «ржали», а «кричали»? – переспросила она.

Именно этот лошадиный крик, пронзительный вопль, донесшийся вдруг из пылающего сарая, заставил на мгновение всех, занятых гашением тлеющих перин, взглянуть в ту сторону, где, словно бы многократно усиливая этот крик, полыхала старая, сухая акация. И каждый из свидетелей пожара клянется, что видел, как Молодой Помещик, бросив спасать пожитки, ринулся туда, где клубами валил смоляной черный дым.

Тонкие двери сарая, видно, сразу уступили его напору. В пропитанной смолой конюшенке пока что было больше дыма, чем огня. Лошади, ошеломленные внезапным потоком свежего воздуха, утихли, и в этой, почти глухой без их воплей, тишине, нарушаемой лишь потрескиваньем огня, все явственно услышали крик Бачевского: он звал кого-нибудь с топором – обрубить балку.

Только теперь все осознали, что больные лошади неминуемо обречены на гибель. Сарай, выстроенный вокруг старого столба, – давней коновязи для верховых коней, – полыхал ярким пламенем. Каждому, кто знал этот вкопанный в землю столб с вбитыми в его старое дерево крюками, стало ясно, что никакому топору его не срубить. Надо было найти того, кто неосмотрительно замкнул цепь висячим замком, вместо того чтобы просто привязать ее к крепким скобам.

– Ключ, где ключ! – исступленно вопили вокруг, и лишь Михал, – прибежав из парка, он мгновенно понял всю безнадежность поисков ключа, – криком своим: «Цепь размотайте», – напомнил людям, пассивно наблюдавшим за усилиями Молодого Помещика, о простейшем способе спасения обезумевших животных.

Но было уже поздно. И Михал, прыгнув в сноп искр, взметнувшихся над крышей сарая, думал уже только о спасении Бачевского. Крик заживо горящих животных на минуту еще заглушил все отзвуки пожара и утих, задавленный тяжестью рухнувшей на крышу акации. Михал, прикрыв полой куртки лицо спасенного, бежал к колодцу – все так и полыхало на нем, казалось, он слишком поздно покинул пожарище, уже превратившееся в один огромный язык пламени.

– Надо все же поблагодарить Михала за спасение брата, – решила Тетка, и во время очередного своего визита в деревню я сообщил бывшему форейтору, что Старая Барыня хочет срочно повидаться с ним.

Как ни странно, Михал явился в усадьбу на следующий же день. Одетый словно к обедне, он с достоинством поцеловал Тетке руку и поставил перед ней солидных размеров корзинку.

– Это для больного, – заявил он, приоткрыв тряпицу. – Ему сейчас получше надо питаться. А у вас теперь, известное дело, не густо.

Тетка внимательно поглядела на спасителя Молодого Помещика и, взяв в руки одно из заботливо уложенных в корзинку яиц, брезгливо заметила:

– Тебе, мой милый, пора запомнить, что помещик в вашем войске уже отвык, как я слышала, от всего господского. Теперь и офицеры вроде бы солдатским хлебом питаются. Бедность в новом королевстве, а?

– Бедность, – согласился форейтор, – но уж теперь недолго.

Глядя, как Тетка, осторожно отложив яичко, тщательно вытирает платочком руки, я вдруг вообразил, что этот визит, задуманный как благодарность усадьбы деревне, завершится сейчас звонкой пощечиной. Теткина рука приложится к гладко выбритой, покрасневшей от тесного воротничка физиономии Михала. Но Старая Помещица лишь подошла поближе к своему бывшему батраку и, слегка склонив голову к левому плечу, стала внимательно разглядывать его красное от натуги лицо, тщательно приглаженные волосы, нескладный, переделанный из. немецкого мундира пиджак и, словно осмотр этот подтвердил ее мнение, снисходительно заметила:

– Во власть играете. Знаешь, мой милый, – обратилась она ко мне, – когда я еще училась в пансионе, у нас был так называемый «зеленый день». Это значило, дорогой мой Михал, – ведь в твоем семействе никто в пансионе не учился, – что дети в этот день играли в учителей. Ах, как нам это нравилось. Как приятно было хоть на минуту влезть на кафедру. Изобразить старого латиниста или математичку. Но так было лишь в «зеленые дни», понимаешь, а назавтра начиналась нормальная школьная жизнь. Так вот, как бы вам по истории не выставили жирной двойки.

– А почему это нам? – удивился Михал. – Я за эти годы, пока в лесу был, считайте, больше чем начальную школу окончил. Это, правда, меньше, чем пансион, – добавил он, по примеру помещицы склонив голову набок, – но о Шеле[5] нам успели довольно подробно рассказать. Вы небось знаете, был такой…