Тесей - [225]

Они подошли. Сын стал передо мной. Волосы были растрепаны, в одном месте на голове выступила кровь. Туника разорвана на плече. Ипполит поглядел на меня. Так смотрит загнанный олень, когда он уже не в состоянии двигаться и в трепете перед тобою ожидает удара копьем.

Женщины окружили Федру; одна укутала ее плащом, другая приложила флакончик к губам. Служанки ждали только моего разрешения, чтобы увести ее. Синяки темнели прямо на глазах, и она походила на побитую рабыню. Дурнота, шум в голове лишали меня рассудка; я понял, что рука сама собой легла на кинжал. Заглушая птичьи голоса женщин, затрещали птицы, в своих закутах замычали коровы, зашелся в долгом вое пес. Говорила земля, свидетельствуя о происшедшем. Я указал на свою жену, сотрясавшуюся под плащом, и сказал сыну:

– Это ты сделал?

Он молчал, только поглядел на меня долгим и мрачным взором. Закрыв лицо, она зарыдала, из-под ткани доносились приглушенные стоны. Я махнул женщинам; переговариваясь, они повели Федру к деревьям.

Глаза сына встретились с моими, и тут лицо его замкнулось, а на уста легла печать. И все это время, пока ужас во мне усиливался и преображался в ярость, надежда еще оставалась в сердце – словно дозорный на стене обреченного города. Но знака не было и не будет. Все враги в моей жизни словно бы объединились в нем одном.

Я заговорил. И слова вырвались из-под моей власти. Потом дурнота овладела мной, и, когда я пришел в себя, они были уже сказаны. Иногда я просыпаюсь, слыша их отголоски. Эти слова прячутся где-то во мне, и я боюсь уснуть, чтобы они не вырвались на свободу.

Вина его казалась столь ясной, как далекие горы перед грозой; в святилище он видел знамение и сам сказал мне о нем. А потом взял Акаманта в Трезен, чтобы Федра последовала за сыном. Женщину мне он прислал, чтобы я не прикасался к ней. И день ото дня старательно избегал моего общества, чтобы я не прочитал его истинные мысли. А рыдал от разлуки с ней. Другого шанса ему не могло представиться. Все ясно! – словно бы крикнул мне кто-то на ухо.

Когда я произнес те слова, которые забыл ныне, окружавшие его мужи расступились. Ипполит еще не был царем Трезена, и ему не суждено стать им. Он нарушил священный закон гостеприимства, а я был не просто его отцом и гостем, но Верховным царем Аттики, Мегары и Элевсина, хранителем Фив и владыкой Крита. Они не смели стать на сторону моего врага.

Сын молча слушал меня. И не однажды губы его шевелились, складываясь для ответа. Но под конец руки Ипполита стиснулись в кулаки, ноздри расширились и он поглядел на меня, как смотрят в битве над краем щита. Он шагнул вперед, потом сжал зубы и вновь отступил, на лице его, словно на мраморе, было вырезано: «Это бог удерживает мою руку и не позволяет сломать шею этому коротышке».

Тогда я мог бы убить его, если бы имел силу на это.

Гнев мой казался гневом самой земли. Он поднимался от ног, так из земли вытекает внутренний жар в огнедышащей горе, грозящий погубить землю вокруг. И тут ум мой словно озарило пламя, я понял свою правоту. Гневался не только я. Выл пес, кричали птицы, голову мою давило, но потрясение помешало мне ощутить предупреждение Посейдона. А теперь я почувствовал его – скорый на руку отец мой готов был отомстить за меня.

Словно бы молния легла в мою руку. Все глядели на меня со страхом, видя во мне более чем смертного… и он тоже. И с могуществом бога я топнул ногой о землю со словами:

– А теперь убирайся из моих земель навсегда, чтобы я больше не видел тебя. Проклинаю тебя, и проклятие пошлет тебе колебатель земли Посейдон; бойся гнева бога, ибо он близок.

Белый, подобный камню, он только что стоял передо мной и сразу исчез, люди только провожали его взглядами. Они остались на месте, никто не последовал за Ипполитом, чтобы побить его камнями за пределами Трезенской земли, как сделали бы с любым другим человеком. Его любили и, наверно, думали, что безумие и злая участь были посланы ему Небом, а посему судьбу царевича лучше оставить богам. Он исчез, и ярость, подобно лихорадке, стала остывать во мне; как прежде, я ощутил дурноту, предвещавшую землетрясение.

Я закрыл больные глаза. За веками мелькнули картинки, словно оставшиеся там: рощи Эпидавра, пропитанные дождем и покоем. А потом, жрец и царь, я вспомнил, что всю свою жизнь, начиная с детских посещений святилища Посейдона, получал это предупреждение в знак доверия, чтобы спасать людей, и никогда не использовал его для проклятия.

Очнувшись, я огляделся и сказал народу трезенскому:

– Слушайте, люди. Посейдон ниспослал мне знак. Скоро он вновь поколеблет землю. Предупредите всех, пусть в домах никого не останется. Пошлите весть во дворец.

Они благоговейно заохали и побежали прочь; вскоре вдали послышались трубы вестников. Около меня никого не осталось, только воины, сопровождавшие меня из Афин, топтались вдали, страшась уйти и опасаясь приблизиться ко мне. Я стоял, слушал звуки тревоги, разбегавшиеся по Трезену от цитадели, к ним примешивался топот тройки коней, мчавшейся по дороге вниз. Я дрожал, гнев бога был близок. Так-то вот я впервые услышал эти злые удары копыт, пронзающие мою голову. И тут же вспомнил: я предупредил всех в Трезене, каждую живую душу. Лишь он один остался в неведении и, услышав тревогу, может не понять ее причин.