Теряя веру. Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни - [34]

Еще я узнал, что обычные газетные термины «сексуальное домогательство» и «совращение» слишком мягки для того, что произошло с большинством этих людей на самом деле! (Впрочем, церковь боится и этих терминов: вместо них она использует поистине оруэл-ловский лексикон — «нарушение границ» и «неподобающее поведение».) Освещая католический секс-скандал, я тщетно убеждал редакторов использовать прямые и четкие определения, хотя бы такие, как «содомия» или «изнасилование детей». Эти слова из моих материалов всегда вычеркивались. Считалось, им не место в газете для всей семьи. Я же полагал: наши читатели — взрослые люди и имеют право знать, что произошло на самом деле. «Развращение», «сексуальное домогательство» — эти слова применимы и к ребенку, которого просто потрогали через одежду. Это плохо, но не идет ни в какое сравнение с насильственным сексом с детьми. Я всегда пола1^ал, что паства должна знать, что именно вытворяли ее «отцы» — тогда, быть может, у нее пропадет охота за них заступаться.

В 2003 году, рассказывая о том, как несколько женщин обвинили Арнольда Шварценеггера, тогда кандидата в губернаторы Калифорнии, в непристойном поведении и сексуальных домогательствах, редакция «Таймс» заняла по отношению к сильным выражениям куда более мудрую позицию.

Так, в «Таймс» писали, что, по словам одной из женщин, Шварценеггер «прошептал ей на ухо: «А тебе когда-нибудь язык в [анус] засовывали?» В другом разделе той же статьи официантка рассказывает о том, как Шварценеггер тронул ее за руку. «Я наклонилась к нему, — вспоминает она, — и он сказал вполголоса: «Сделай кое-что для меня». Я подумала, может быть, принести ему еще хлеба. А он продолжал: «Сходи в туалет, засунь палец себе в [влагалище] и принеси мне».

По-моему, отлично, что редакция не стала оберегать целомудрие читателей, заменяя реальные (или приписанные ему) слова Шварценеггера туманными парафразами. Оставила все почти как было — отсекла только мат (понятно, что вместо «влагалища» в оригинале стояло другое слово). Но, казалось бы, точно описать реальные действия человека куда важнее, чем в точности воспроизвести сальные разговоры? Убедительного ответа на этот вопрос я так и не добился. Не думаю, что здесь какой-то заговор. Скорее, сами картины происшедшего — священник содомизирует мальчика прямо на алтаре, пока тот не обделается; священник вводит во влагалище девочки кропильницу для святой воды; маленький мальчик прячет от мамы окровавленные трусы — были слишком тяжелы даже для многое повидавших журналистов.

Еще я узнал в тот вечер, что сексуальное насилие, совершенное священником, оставляет особенно глубокие раны и причиняет неизгладимый вред. Оно замедляет и сильно искажает и сексуальное, и духовное развитие ребенка. Твой религиозный наставник вдруг начинает заниматься с тобой сексом: такое невозможно ни принять, ни даже осознать. С тех пор, когда пламенные католики убеждали меня, что жертвы подают в суд только ради денег — я больше с ними не спорил. Чтобы понять, о чем речь, им стоило бы побывать на терапевтических встречах тех, кто пережил насилие священников.

***

По дороге в Дамаск Савл из Тарса, преследователь иудеев, веривших в Иисуса Христа как в Мессию, вдруг увидел свет с небес. Ослепленный, пал он на землю и услышал голос Божий: «Савл, Савл, что ты гонишь меня?» Три дня спустя ученик Иисуса по имени Анания вернул Савлу зрение и крестил его. С этого дня Савл, принявший новое имя Павел, посвятил свою жизнь проповеди Благовестил Христова и сделался одной из влиятельнейших фигур в истории.

Не могу сказать, что со мной произошло что-то подобное. Получасовой путь из Лонг-Бич домой, в Коста-Меса, прошел для меня без приключений: не было никакого внезапного обращения — точнее, разобращения. Однако, оглядываясь назад, думаю, что для меня это был такой же Путь в Дамаск. Я просто постарался этого не осознавать.

Я ехал домой, почти не сознавая, где я и что со мной. Столько лет я писал об искупительной мощи веры, но ни разу не сталкивался лицом к лицу с ее темной стороной: с тем вредом, который может причинить религия в руках негодяев. Перебирая в памяти все, что писал о религии, в первый раз я удивился тому, как мало святости встречал в жизни верующих. Вот почему мне удавалось с такой легкостью находить сюжеты: немногие люди, искренне и глубоко верующие, ярко сияли на сером фоне «стада духовного». Эта мысль стояла у меня комом в горле; но я поспешил смыть это ощущение молитвой и благочестивыми изречениями типа: «Люди грешны, но Бог остается Богом». Несколько лет упорных размышлений потребовалось мне, чтобы эти банальности перестали меня успокаивать.

Приехав домой, я попытался рассказать жене о том, что увидел на встрече пострадавших, но оказалось, что это невозможно облечь в слова. Все, что я мог сказать, что это люди с разбитыми душами, что им нанесены неисцелимые раны. Более точное определение нашел я позже у отца Томаса Дойла, священника, чья церковная карьера рухнула после того, как в 1985 году он возвысил голос в защиту жертв сексуальных преступлений клириков. Священники, которые развращают детей, писал он, и церковные руководители, которые их покрывают, совершают «убийство душ».