Терская коловерть. Книга третья. - [156]

— Нюра, помести больного в изолятор.

— А что с ним? — опросила сестра.

— Боюсь, а вдруг дифтерит, — ответила Сона и, погладив больного по голове, вторично собралась идти домой, но он, глядя на нее глазами, полными слез, попросил:

— Не уходи…

И она осталась. И долго сидела у его кровати, оправляя время от времени одеяло и подавая ему пить. Глядела на его разрумянившееся от внутреннего жара личико и чувствовала в себе прилив необыкновенной нежности к этому чужому сироте–мальчишке. Вот так же горела от высокой температуры ее девочка под бессмысленные заклинания хуторской знахарки. «Это твои мертвые мстят тебе за то, что ты нарушила священный адат, выйдя замуж за человека не из нашего племени. Барастыр забирает теперь незаконнорожденного ребенка в Страну мертвых», — шипела в лицо обеспамятевшей от горя матери старая ведьма Мишурат Бабаева, вертя перед ее грудью острие ножа.

Сона погладила взмокшие от пота волосы что–то лепечущего во сне малыша. Нет, она не отдаст его Барастыру. Она не допустит, чтобы этого сероглазого мальчугана постигла участь ее единственной дочери.

— Мама!… — звал он в бреду ту единственную, в бескорыстной, всепрощающей любви которой нет сомнения в нашем сердце.

— Ну, ну, успокойся, — шептала в ответ Сона, не замечая, как струятся по ее щекам слезы и капают на серое, пахнущее лекарствами одеяло. — Спи спокойно, я здесь…

И так до глубокой ночи, пока не понизился у больного жар и он наконец не успокоился в облегчающем сне.

Тогда и Сона прилегла в приемном покое на кушетку. Обеспокоенный долгим отсутствием жены Степан, нашел ее утром спящей на диване прямо в халате и со стетоскопом в руке.

— Я его не отдала Барастыру, — сообщила она мужу, просыпаясь от его шагов.

— Кого не отдала? — испугался Степан, думая, что жена бредит.

— Больного, — улыбнулась Сона, окончательно приходя в себя и поднимаясь с кушетки. — Прости, наш муж, но я очень устала, сидя возле этого мальчишки. У него был сильный жар.

Степан обнял жену, поцеловал ее бледный, чуть тронутый у висков морщинками лоб.

— Если наша жена будет из–за каждого мальчишки не ночевать по целым неделям дома, она будет уже не наша жена, — ответил он, нарочито хмуря брови.

— Сегодня я приду домой.

— Зато я не приду, — усмехнулся Степан невесело. — Я и зашел к тебе, чтобы сказать об этом.

— Опять едешь в свои буруны? — с дрожью в голосе спросила жена.

— Да, — кивнул головой Степан. — Ты уже должна привыкнуть к моей работе.

— Я к ней никогда не привыкну, — вздохнула Сона, улыбаясь сквозь слезы. — Фандараж, наш мужчина, пусть прокричит тебе сойка с правой стороны.

— До свиданья, хорошая женщина, да займет мое место у нашего очага фарн, пока я буду в отъезде, — так же в шутку на осетинский лад ответил жене Степан, направляясь к двери. У порога обернулся, погрозил пальцем. — Гляди только, чтобы он не наставил мне рога.

— У меня еще не крали мои чувяки, чтобы бросить их на Цоппай в колодец [32], — гордо выпрямилась Сона, не принимая шутки. — А вот наш муж уезжает от жены, чтобы разыскать свою любовницу…

— Сона! — вспыхнул Степан. — Ты опять за старое?

— А что, неправда? — сузила глаза Сона. — Разве не она служила у тебя денщиком или как там у вас называется? Я сидела в тюрьме, а ты с нею в это время… О ангел мужчин! — слезы так и брызнули у нее из глаз.

— Ну, ну, что ты? Довольно, слышишь? — возвратился от двери Степан и погладил по плечу плачущую жену, косясь на дверь, как бы кто не вошел из посторонних. — Ну, сколько можно говорить об одном и том же… Денис там сболтнул по глупости, а ты напридумала всякого.

— Про Коску тогда Мишурат Бабаева тоже сболтнула? — впилась в мужа взглядом широко раскрытых глаз — дикая кошка и только.

Степан натужно усмехнулся.

— Нашла что вспомнить. Да и когда это было. Неужели до самой моей смерти будешь устраивать эти нелепые сцены ревности? Ну, будь же умницей. Ведь ты же знаешь, что я люблю тебя, — с этими словами он вышел из приемного покоя.

— Привет советским пинкертонам! — повстречалась ему в коридоре Клавдия Дмыховская. — Супругу проведывал? Или, может быть, заболел? Хотя медведи не болеют.

— Надеюсь, тигрицы тоже приходят сюда не за медицинской помощью? — шуткой на шутку ответил Степан.

— Да какая же я тигрица, Степан Андреич? — сделала протестующую гримаску Дмыховская. — Я всего лишь лань. Кроткая, безобидная лань.

— Видел я, как эта лань срубила однажды шашкою белого волка, — усмехнулся Степан, направляясь к выходу.

А Клавдия проводила его статную, перехлестнутую ремнями фигуру долгим взглядом, прежде чем постучаться в дверь приемного покоя.

— К тебе можно?

— Да–да, заходи, — отозвалась на стук Сона, спеша припудрить перед заркалом заплаканное лицо. — Извини, я спросонья, почти всю ночь не спала.

— А что случилось? — спросила Дмыховская, усаживаясь на кушетку и доставая из кармана тужурки папиросную пачку. — Закурить можно?

— Кури, — разрешила Сона, заканчивая туалет и поворачиваясь лицом к посетительнице. — Понимаешь, у мальчишки ангина в тяжелой форме. Думала, что дифтерит. Он так горел, так горел бедняжка. И маму звал…

— Мальчуган детдомовский?

— Да.

— Звать Андреем?