Терроризм смертников. Проблемы научно-философского осмысления (на материале радикального ислама) - [34]

, все сложнее стало объяснять феномен террористов-смертников отчаянностью социального положения соответствующих стран и регионов. Множество исследований было проведено по вопросу профиля террориста-смертника — его обобщенного социально-демографического портрета. Поскольку выводы строились на основе разного эмпирического материала и разных хронологических выборок, иногда исследования противоречили друг другу. Сейчас тем не менее можно констатировать тупиковость этой ветви исследований, поскольку единодушным мнением специалистов в области изучения терроризма стала убежденность в том, что создание единого профиля террориста-смертника попросту невозможно. Социально-экономический статус, уровень образования, этническая или национальная принадлежность и тому подобные параметры погибших смертников пли неудавшихся бомбистов варьируются очень значительно даже в рамках одного исторического типа терроризма смертников и даже одной организации или террористической сети. Сами по себе они мало что дают для понимания природы феномена. Поэтому дальнейшие исследования стали проводиться в русле поиска эмпирически фиксируемых конституирующих факторов социального, культурного, религиозного и психологического характера, дающих в определенной связке эффект порождения психологической готовности к террористическим актам с участием смертников в том или ином обществе, переживающем кризисное состояние.

Совокупность исследований терроризма смертников, сложившихся к настоящему моменту в западной науке (основная их часть вышла в свет в первое десятилетие этого века), сложно привести в единую классификацию, поскольку, во-первых, они весьма многочисленны, во-вторых, методологически разнородны и, в-третьих, представляют широкий спектр решений концептуального осмысления проблемы. Все же между ними обнаруживается много общего. Все существующие исследования терроризма смертников принадлежат одним и тем же областям социального и гуманитарного знания: большинство работ относятся к социологии и политологии, меньшая часть носит психологический характер. За рамки указанных дисциплин они не выходят, что объясняется исторически сложившейся традицией западной науки, согласно которой со времен утверждения господства позитивизма[153] вся тематика, ассоциирующаяся с политической сферой (в том числе феномены экстремизма и терроризма), на Западе (эта тенденция выражена в США сильнее, чем в Европе), относится к компетенции социологии и политологии и не попадает в сферу философского осмысления.

Отсюда неудивительно, что западные исследования, несмотря на всю разноплановость, объединены едиными фундаментальными методологическими установками и почти полным отсутствием анализа метафизических аспектов проблемы. Они ориентированы почти исключительно на эмпирический материал, ту или иную степень формализации исследуемых реалий (представление предмета исследования в виде модели, состоящей из совокупности тщательно классифицированных, однозначно определенных и эмпирически фиксируемых компонентов, причин, факторов, условий и т. п., вместе дающих общий результат в виде экстремистского насилия) и рационализацию мотивации террористов, из которой изгоняется все, что имеет метаэмпирический и сверхпрагматический характер, в том числе то, что не вписывается в формальную логику секуляризованного разума, не знакомого с религиозным опытом.

Парадигмальной идеей, задающей основную точку отсчета в научном поиске исследуемого феномена, стала концепция рационального актора. В большинстве случаев рациональный актор понимается в социологическом смысле: под ним подразумевается не индивид, а социальная группа, воспринимаемая как некая целостность с едиными интересами, целями и стандартами поведения. Поскольку первые психологические исследования, нацеленные на поиск психопатологии в поведении террористов-смертников (в том числе суицидальных наклонностей), не увенчались успехом и привели к выводу о психической вменяемости большинства исполнителей мученических операций, внимание ученых уже на раннем этапе сместилось с психологического ракурса, предполагающего определяющую роль личностного фактора и индивидуальных мотивов, к социальным и операциональным аспектам терроризма смертников. Произошел уклон в сторону социологии, которая в своей классической установке рассматривает социальные структуры как существующие относительно независимо от воли и желаний отдельных индивидов и согласно собственным закономерностям.

Понятие рационального актора предполагает субъекта, который в социальном взаимодействии стремится максимально реализовать свои интересы при как можно меньших потерях, руководствуясь принципом калькуляции собственных затрат и приобретений и выбора среди возможных альтернатив наиболее выгодной. Поскольку в сфере терроризма смертников поведение индивида очевидным образом не вписывается в логику максимизации личных выгод и минимизации личных затрат, изучение социальных структур, ответственных за подготовку террористов-смертников и детерминант их поведения стратегического и социального характера, стало рассматриваться тем «ключиком», который сможет отпереть преграду, скрывающую от взора наблюдателя внутренний механизм, приводящий в действие экстремистские формы поведения. С первой половины текущего десятилетия в западной политологии все настойчивее стали звучать утверждения о том, что индивидуальное поведение, на первый взгляд кажущееся иррациональным (желание собственной смерти), может быть объяснено разумно, если принять тезис о первичности социальных и организационных аспектов в терроризме смертников. Теперь в американской и израильской академической среде, содержащей львиную долю специалистов по терроризму смертников, царит фактически полное согласие относительно того, что последний нужно понимать именно как феномен «организационный»