Террористы и охранка - [31]

.

Тем временем со всех сторон о деятельности и прошлом Азефа, как из рога изобилия, посыпались тысячи сведений, тысячи слухов, в которых фантастическое переплеталось с действительным, грубый вымысел с неоспоримыми фактами, явный вздор с яркой истиной. Создались целые мифы и легенды, из-за которых настоящий образ провокатора туманно расплывался или вырастал до размеров сверхчеловека, сатанински насмехавшегося и над правительством и над революцией и одинаково предававшего и правительство и революцию. Согласно старому психологическому закону все вдруг стали утверждать, что давно предчувствовали, давно угадывали в Азефе провокатора. Не обошлось и без комических аберраций. Некоторые русские газеты поведали своим изумленным читателям, что еще ребенком, в реальном училище, Азеф был заподозрен своими малолетними товарищами как агент-провокатор.

Но среди кучи бессмысленных измышлений и басен оказалось множество фактов, точных, достоверных, которые проливали такой яркий свет на истинную роль Азефа, что становилось почти непонятным, как они давно уже не возбудили сомнений и прямых подозрений против провокатора.

Значительная часть этих фактов была собрана «конспиративной комиссией». Эта комиссия была образована за год до разоблачения Азефа левой парижской группой с.-р., всполошенной неожиданным провалом «северного летучего боевого отряда», который во всем своем составе попал в руки полиции при обстоятельствах, невольно возбуждавших крайнее недоверие. Комиссия деятельно занялась расследованием этого провала. Ее работа, протекавшая параллельно с работой Бурцева, не закончилась таким шумным успехом, но все же немало способствовала раскрытию измены в центре партии.

Первым результатом расследований комиссии было точное установление того. Что арест всего «северного летучего отряда», накануне совершения им задуманного и подготовленного акта, не мог быть объяснен иначе, как предательством.

Точно так же свирепый и совершенно непонятный приговор, вынесенный против двух членов «центрального боевого отряда» Льва Зильберберга и Сулятицкого, не мог быть объяснен иначе, как при предположении, что Правительство было точнейшим образом осведомлено об их настоящей роли.

Единственной уликой, выдвинутой против них на суде, являлось свидетельское показание полового из гостиницы. Этот сомнительный свидетель заявил, что видел их в обществе неизвестного, скрывавшегося под кличкой «Адмирал», который убил градоначальника фон дер Лауница и вслед за тем сам покончил с собою.

Как бы ни было безжалостно и жестоко царское правосудие — даже военно-полевых судов, — казалось невероятным, что оба революционера были осуждены и казнены 16 июля 1907 г. только на основании такого ничтожного обвинения. «Конспиративная комиссия» справедливо узрела в этом деле руку агента-провокатора.

Два других факта, гораздо более значительные, стали известны членам «конспиративной комиссии».

Одному шлиссельбургскому узнику, а именно Мельникову, осужденному по делу Гершуни, вспомнилось в заключении кое-что подозрительное в личности и в положении Азефа. При обыске у одного товарища полицией было захвачено вместе с другими документами письмо с адресом, по которому легко было добраться до Азефа, жившего тогда в Москве. Несмотря на это, последнего даже не потревожили.

Мельников сообщил сомнения и тревоги Гершуни, который, схватившись за голову, воскликнул:

«Азеф — провокатор! Тогда и на отца родного нельзя положиться».

Через некоторое время Егор Сазонов, попавший после казни Плеве тоже в Шлиссельбургскую крепость, сообщил Мельникову, вероятно по поручению Гершуни, что «Азеф безукоризненный революционер и продолжает работать в партии».

Мельников не был единственным революционером, который смутно догадывался о настоящей роли Азефа. Максималист Рысс, основываясь на совершенно иных данных, формально обвинял Азефа в 1906 г. как провокатора. Брат казненного сообщил в «Avanti» чрезвычайно интересные сведения об его бесплодной борьбе против Азефа, проливающие любопытный свет на факты, сообщенные «конспиративной комиссией».

«В начале 1906 г., - пишет он, — мой брат Соломон Рысс, известный в революционных кругах под именем „Мортимер“, был арестован, когда со своими товарищами пытался произвести экспроприацию. Ввиду того, что Мортимер был одним из видных максималистов, последние решили устроить ему побег и с этой целью вошли в сношение со стражей, предлагая ей крупную сумму за содействие побегу. Стража согласилась, но в последний момент жандарм, охранявший камеру, струсил и сообщил обо всем своему начальству. Тогда киевский начальник охранного отделения Кулябко дал знать Мортимеру, что ему устроят побег, буде он согласится служить в департаменте полиции.

Получив это предложение, Мортимер решил использовать его в интересах революции и дал согласие. Жандарм и городовой, охранявшие камеру, получили приказ не мешать побегу — и Мортимер скрылся.

На свободе Рысс-Мортимер немедленно сообщил своим товарищам о данном им обещании служить в охранном отделении, заявив, что хотел воспользоваться этим для революционных целей. Товарищи Мортимера, руководители партии максималистов, выразили ему доверие, дав согласие на его службу в департаменте полиции.