Террор во имя веры: религия и политическое насилие - [29]

Египетские последователи Саида Кутба дискутировали о том, должны ли джихадисты перебираться в безопасные места, чтобы собраться там с силами, – или, как настаивал Мохаммед Абдассалам Фарадж, оставаться вблизи от объектов своей борьбы и проникать в структуры враждебных отступнических правительств. Также существовала разница в подходах из-за вопроса, атаковать ли «ближнего врага» или «врага дальнего». Завахири, по сути, синтезировал эти конфликтующие точки зрения, указав на важность безопасной базы – такой, как Афганистан, откуда джихадисты могут осуществлять атаки против «ближнего» и «дальнего» врага. Он также пытался разрешить этот доктринальный диспут утверждением, что «дальний враг» является тем же самым, что и «ближний враг», поскольку США господствуют на Ближнем Востоке через своих местных марионеток путем того, что он называет «завуалированным колониализмом». Впоследствии, с началом войны в Ираке, различие между «ближним» и «дальним» врагом исчезло.

Тысячи египетских добровольцев отправились сражаться на стороне афганских моджахедов против коммунистов. В этом случае усилия «Братьев-мусульман», занимавшихся поддержкой моджахедов, звучали в унисон с усилиями египетского правительства, преследовавшего двоякую цель. С одной стороны, антикоммунистические и прозападные власти Египта в рамках «холодной войны» оказывали поддержку действиям США по борьбе с советским присутствием в Афганистане. С другой стороны, египетские власти рассчитывали переключить деструктивную энергию местных исламистов на другие страны, тем самым снижая градус напряженности в самом Египте.

В Афганистане египетские добровольцы радикализовались еще более, получили боевую подготовку и установили связи с исламистами из других стран. В 1990-х гг. египетские члены «Джихада» влились в организацию Усамы бен Ладена, а один из лидеров «Джихада», Айман аз-Завахири, стал одним из вождей «Аль-Каиды» и в некотором отношении фигурой, символизирующей переход от салафитского джихада против «ближнего врага» к глобальному салафитскому джихаду.

Именно египетские исламисты во многом сыграли определяющую роль в формировании «нынешней волны терроризма, направленной на дальнего врага» как «продуманной стратегии исламистского обновленческого движения»[117].

В свете событий т. н. «арабской революции» 2011 г., когда в Египте был свергнут режим президента Хосни Мубарака, возросла вероятность прихода к власти в этой стране представителей радикального ислама (прежде всего, «Братьев-мусульман», которых многие наблюдатели расценивают как наиболее организованную политическую силу на египетской политической арене). И развитие такого сценария чревато серьезными последствиями не только для ситуации в Египте, но и во всем ближневосточном регионе и за его пределами.

* * *

В современном терроризме, рядящемся в исламские одежды, центральным является понятие джихада, участием в котором они оправдывают свою террористическую деятельность. В связи с целым рядом драматических и трагических событий мировой истории конца ХХ – начала XXI века (террористическая атака на США 11 сентября 2001 г., взрывы в Москве, Лондоне, Мадриде, др., военные действия в Афганистане, Ираке, на Северном Кавказе и т. д.) это понятие прочно вошло в широкий оборот, во многом благодаря средствам массовой информации.

Совсем не случайно в литературе появилось обозначение «джихадисты» для наиболее экстремистского крыла радикального исламизма. «Джихадизм утопичен. Он стремится ни более ни менее как к созданию всемирного фундаменталистского исламского государства. Его последователи считают, что это может быть достигнуто лишь путем насилия. Оно нацелено как против правительств в мусульманских странах, так и против поддерживающего их Запада. (…) Как и ваххабиты и прочие фундаменталисты, они [джихадисты] настаивают на том, что единственно верный ислам – тот, который практиковался Мухаммадом и его ранними последователями, салаф, и поэтому они себя называют салафитами. Но джихадисты идут еще дальше, утверждая, что “священная война” – это центральный догмат и обязанность ислама»[118].

Нетрудно заметить, что немалая часть обличительной риторики идеологов джихадизма обращена прежде всего не только против правительств мусульманских стран, но и против большинства верующих, не принимающих участия в джихаде (в том проявлении, как его понимают адепты салафитского джихадизма). Не случайно, памфлет египетского исламистского радикала Фараджа о джихаде носит название «Пренебрегаемый долг». Не случайно, шейх Абдалла Аззам, пропагандировавший во время войны в Афганистане идею джихада, указывал в своем труде «Присоединяйтесь к каравану» на то, что «самая большая проблема Исламской Уммы, это малочисленность истинных моджахедов и борцов, несущих на своих плечах ответственность за всю Умму»[119]. При этом утверждалось, что «те, кто не вышел на джихад, не будут иметь оправдания перед Аллахом, кроме калек, слепых на два глаза, детей и женщин»[120].

Вряд ли в идеологических построениях экстремистского исламизма есть еще такой концепт, который вызывал бы большее количество споров. Означает ли джихад форму морального самоусовершенствования – или же форму войны, в соответствии с исламскими предписаниями? На этот вопрос нет простого ответа, и прежде всего для мусульман, которые в течение ряда столетий расходятся во мнениях о значении джихада. Переводимое как «усилие, усердие» слово «джихад» в принципе означает усердную борьбу за веру. При этом выделяется несколько видов джихада: «джихад сердца» (борьба со своими собственными недостатками), «джихад языка» (разрешение одобряемого и запрещение порицаемого), «джихад руки» (наказание преступников и правонарушителей), «джихад меча» (также газават, вооруженная борьба с неверными, в которой павшие мусульмане обретают вечное блаженство)