Террор на пороге - [32]

— Одну и ту же мысль разные языки выражают по-разному. Английский бывает многословней… потому что он деликатнее.

С одной стороны, она упрекнула английский язык за его многословие, а с другой — его поощрила. Соответствовало ли это качествам языка Хемингуэя и Фолкнера, для Ривы значения не имело.

Коллективное вхождение в наследство выглядело неожиданностью, поэтому журналист смачно щелкнул фотоаппаратом и запечатлел наследника Зяму с распахнутым ртом: он вроде бы возвещал о своем решении.

— О’кей! — поддержал адвокат.

Он хотел одобряюще хлопнуть журналиста по плечу, но тот пригнулся, изготовившись к следующей съемке, — и удар пришелся по шее. Оба принялись хохотать неизвестно по какому поводу, но так долго и громогласно, как умеют только американцы.

Наконец, Рива привычно, по-дирижерски взмахнула рукой.

— Я хочу, чтобы мама прочитала в газете, как все это было… — промямлил Зяма.

— Я хочу, чтобы мама узнала из газеты, что я исполнил ее волю по отношению к моей невесте, — азартно перевела Рива.

Корреспондент снова щелкнул — и рядом с миллионером запечатлелась будущая миллионерша.

Адвокат воскликнул «О’кей!». По просьбе Ривы он очень старался, но свято был убежден: все, что бодро произносилось Ривой на английском языке, полностью соответствовало тому, что Зяма вяло говорил на иврите. Адвокат слыл многоопытным… Но он, как и Берта Ароновна, полагал, что авантюризм в подобных делах — это оружие красоток и соблазнительниц. И что роковые для мужчин действия совершают лишь женщины роковые. К коим Рива, по его убеждению, принадлежать не могла.

Меж тем Рива разведала, что таинственный Парагвай, известный нарушением человеческих прав и свобод, как никто свободно относится к праву заключения брачных союзов. Даже позволяет скреплять их «по почте». И лететь никуда не надо! Говорят, «язык до Киева доведет». Английский же язык довел Риву до Парагвая. Переводя Зяму, она «с его слов» уведомила адвоката, что оба они возмечтали максимально ускорить свой брак. Чтобы затем достойно отметить его под сенью демократической статуи… вблизи которой жила и сотворила свое благодеяние тетя и двоюродная бабушка.

Зяма кивал, улыбался и все необходимое подписал.

Зяма был добрым… Но как часто обстоятельства ухитряются превращать достоинства в недостатки: доброту в безвольное послушание, а послушание — в рабство!..

Действительно, Парагвай, с готовностью помогавший прятаться нацистским преступникам, с готовностью помог состояться еврейскому браку.

Адвокат и его супруга преподнесли молодоженам законно оформленные документы, а также, как и в аэропорту имени Кеннеди, два по-американски необъятных букета.

Вручая Зяме цветы, супруга адвоката в очередной раз ослепила его белозубием, не оставлявшим на лице места ни для чего другого. Сам же адвокат, протягивая цветы Риве, воскликнул:

— О’кей!

А нотариус был без цветов, но зато со штампами и печатями.

— Я без конца, с утра до вечера умоляла тебя изучать английский язык! — возводя руки и глаза к потолку, вновь восклицала Берта Ароновна. — А ты изучал французский. Зачем?! Ты ждал наследства из Франции? Я без конца повторяла…

Вряд ли у нее было время умолять о чем бы то ни было одном с утра до вечера, ибо, как она сама уверяла, «на ней держалась семья».

— Французский наш сын изучал в Могилевской школе. И в институте того же города. А то, что ты «без конца повторяла», я ни разу не слышал, — осмелился произнести муж Ниел, который все настойчивей превращался в Натаниела.

Берта Ароновна повернулась к нему:

— Если бы ты внимательней слушал то, что я говорю, наша семья не нуждалась бы ни в каком наследстве!

— Перестань размахивать руками по поводу того, что невозможно исправить, — посоветовал окончательно вырвавшийся на волю Натаниел.

— Я не размахиваю руками, а кровоточу сердцем!

— Поздно кровоточить… Ты же сама выбрала Риву. Убедила нас, что она умница и что ей надо полностью доверять!

— Но я же не могла представить себе…

— Именно такая жена Зяме необходима, — кажется, впервые перебил супругу Натаниел. — Именно такая. Иначе он еще и не то подпишет!

И все же раньше, чем сдаться, Берта Ароновна, обратясь к сыну, простонала, как заклинание:

— Я умоляю: изучай английский язык…

— О’кей! — согласился Зяма.

«Гриша, вернись!..»

— Гриша, вернись!.. — кричала она так, что кто-то шарахнулся в сторону, словно под крик ее можно было попасть, как под колеса. — Гриша, вернись! Я больше не буду… — Обещала она, как в детстве обещала родителям. — Гриша, вернись! Я заклинаю тебя…

— Зачем мы уехали? У нас в Житомире было все: квартира, машина, дача!

— Квартира и машина у нас, Беллочка, есть и тут. А дача нам не нужна: пятнадцать минут до моря. Фактически живем на курорте… На курорт из Житомира, согласись, ты имела возможность отправляться максимум раз в году.

— Но с какой скидкой! За путевку, вспомни, брали всего семнадцать процентов. Остальное нам, можно сказать, дарили.

— Нет, так нельзя сказать, Беллочка: тебе никто ничего не дарил. Разве что родственники ко дню рождения. А путевки?.. То была хвастливая добавка к нашим блеклым зарплатам. Кроме того, мы с тобой аккуратно платили профсоюзные взносы, если мне память не изменяет. — Ему не изменяли ни память, ни жена, ни стремление к справедливости. — Отсюда ты, кроме того, съездила в Париж, Лондон и Амстердам… Без всяких выездных комиссий и других унизительных испытаний. Получая одни только удовольствия…