Территория отсутствия - [50]

— Уже не труженикам, привет.

— Укокошила старичков и захватила «Ясон»?

— Уволилась.

— Отлично!

— Шутишь?

— Никогда не говорил так серьезно. Мань, у меня к тебе солидное деловое предложение. Надо встретиться, обсудить.

— Какое?

— Не по телефону.

— Ладно, когда?

— Сегодня, в восемь. Устроит?

— Да.

— Я знаю одно уютное место, где отличная кухня и можно спокойно поговорить. Поужинаем?

— Хорошо. Согласна.

— Тогда до встречи, пока!

Глава 9

Павел Алексеевич Страхов, для друзей — Паштет, задумчиво обвел указательным пальцем вороненое дуло, погладил курок, прицелился в миньон шестирожковой люстры и спрятал «Макаров» в ящик стола. Повернул на полный оборот ключик, подергал для верности бронзовую, под старину, ручку и, откинувшись на спинку рабочего кресла, обтянутого серой кожей, принялся довольно насвистывать любимую мелодию из «Семнадцати мгновений весны». Впервые за долгий месяц страховская душа была спокойна. Правда, где-то там, в глубине, кошки скребли, но это жалкое царапанье не шло ни в какое сравнение с тем, что испытывал он в последние сорок дней, исключая сегодняшний. Сегодня все окончательно определилось, завтра он сделает свой ход в комбинации, которая зовется предательством. Затем игра будет кончена.

Павел Алексеевич придвинул стакан, в каких до перестройки разносили чай по купе нелепые тетки в темно-синих беретах, плеснул на два пальца виски, с палец отпил. По телу разлилось тепло, напряженные мышцы расслабились. Он посмотрел на убогий стакан, тот явно просил добавки — наглец. Как будто не знает, что у его хозяина завтра — нелегкий день, и голова должна быть ясной, а не с похмелья. Выбросить бы эту дешевую дрянь, да жаль: стаканчик многое повидал, с него, можно сказать, все начиналось. Владелец торгового дома «Миллениум» забросил ноги на письменный стол, прикрыл глаза и снова засвистел «не думай о мгновеньях свысока». Голосом Павел Алексеевич похвастать не мог, но свистом владел мастерски. Иногда выдавал такие рулады, что у слушателей челюсти отвисали. Однажды просвистел «Сулико» от первой до последней ноты, да так, что Гиви, который загорелся тогда идеей открыть в Тбилиси еще один «Миллениум», расчувствовался до слез. Идея загнулась на корню: через неделю будущего партнера изрешетили пулями, когда он возвращался к жене от любовницы. Страхов тоже в то время чудил, но оттого, что, как мальчишка, влюбился, а не потому, что из двух не мог выбрать одну. В отличие от бедного Гиви он различал понятия «однажды» и «навсегда» и умел уходить. Теперь-то ясно, что его подзуживал черт, а той Весной, казалось, ангелы трубили с небес. Павел Алексеевич вспомнил вечер, когда сообщил Инне о своем решении развестись с женой. Как же эта сучка себя повела! Вот бы у кого поучиться выдержке. Глазом не моргнула, звука не издала, только молча прислонилась к плечу — чуткая, благодарная, милая. Хищная, лживая стерва, которая возомнила, что может держать Страхова за дурака. Любила его вторая жена или нет? Что чувствовала в ответ за шубы, бриллианты, за машины, которые муж позволял ей менять, как перчатки, — за ту райскую жизнь, какой наслаждалась? Тогда он думал — любовь, теперь уверен — презрение. Павел Алексеевич задумчиво наклонил стакан, янтарная жидкость лизнула стеклянный бок. Ох, как же умела лизаться эта роскошная гадина! Вылизала всего досуха, оставила только кожу да кости с мясом, а то, что зовется душой, слизала дочиста.

Страхов словно заново проживал тот Богом проклятый день, до мельчайших подробностей, до ерунды, которая намертво вгрызлась в память. Упавший за завтраком нож, ласковое «возвращайся скорее, милый» и чмоканье в щеку у двери, залепленный пластырем палец водителя Геннадия на руле, запах свежего «Коммерсанта», веснушки на носу рыженькой стюардессы, картавость соседа, занудно выспрашивающего про лондонскую погоду, привычный вздох облегчения при посадке в Хитроу и короткие гудки мобильника жены. Он опивался кофе с деловыми партнерами, убеждал, выгадывал, шел на уступки, шутил, обедал, заражался предрождественским настроением лондонцев. А потом позвонил домой. Сейчас трудно ответить, что за блажь пришла набрать номер домашнего телефона. Домой Страхов почти никогда не звонил, только на сотовый. А тут, будто черт подтолкнул его руку. Лондонский абонент случайно включился в чужой разговор. Мужской голос обещал развести костер на снегу. Павел Алексеевич решил, что схалтурила связь, и собрался отключиться. Но не успел. То, что случилось дальше, прикнопило его к маленькому «самсунгу», как жука — к картону в коллекции юного натуралиста.

Молодой женский голос игриво спросил, может ли человек себе что-нибудь отморозить, занимаясь любовью в зимнем лесу.

— Смотря с кем. С тобой, например, будет жарко даже на Северном полюсе.

— А представляешь нас в какой-нибудь заброшенной будке полярника? Пылают дрова в печке, за окном вьюга, а мы, обнаженные, любим друг друга на белой медвежьей шкуре.

— Почему белой?

— Терпеть не могу бурых медведей, от них воняет. Когда я была ребенком, отчим иногда водил меня в зоопарк. Прививал любовь к фауне, ха-ха-ха! Мне нравились только тигры.