Территория Дозоров - [14]

Фернандао, выглянувшее наружу на полчаса, простудилось и лишилось голоса, но это никого не расстроило. Многие заработали обморожения, в том числе пострадало и ухо Нордстрема, ставшее белым и жестким.

Сейчас оно оттаивало под теплой шапкой и болело, как зуб с дыркой.

Капитан стоял у «горловины» третьего трюма, опустевшего пятнадцать минут назад, и смотрел в бинокль, как внизу в снежной пелене суетятся люди и машины – возводятся каркасные жилища, сортируются контейнеры, вездеходы трамбуют дорогу к реке. При мысли о том, что «Свобода» через час-другой взлетит и он больше никогда не увидит ни Семена, ни остальных, Нордстрему почему-то становилось грустно.

Вроде бы столько проблем создали эти типы, а смотри-ка ты!

На Хель подкол вернется, только если колонисты решат сдаться, и не факт, что этим подколом окажется именно его корабль.

– Э-э… Капитан… – послышался голос Куница, и Нордстрем опустил бинокль.

Боцман был облеплен снегом с ног до головы, а из-под шерстяной шапочки-маски виднелись только сконфуженные глаза.

– Разгрузка закончена, – сообщил он и отвел взгляд. – Разрешите обратиться… ну… кхм… – Таким растерянным венгра или австра на борту «Свободы» не видел никто. – Собираюсь как бы… остаться…

– То есть дезертировать? – спросил Нордстрем.

В людях он все же немного разбирался, Куница за пять лет узнал как облупленного и давно понял, к чему идет дело, чем закончится интрижка бывшего уже гомосексуалиста с дамой, которая и «коня на скаку, и в горящий дом».

Боцман побагровел так, что краснота пробилась даже через черную шерсть маски.

– Вы можете записать меня убитым в схватке с пиратами, – предложил он.

– Нет. Тогда мне нужно будет предъявить твой труп, черт возьми. Бюрократы!

– Тогда пишите дезертиром. – Куниц махнул рукой и повесил голову.

Какой ценой бывшему вояке далось это решение, Нордстрем мог только догадываться.

– Ладно, укажем, что мятежники увели тебя силой, – заявил капитан. – Иди уж. Счастья вам и детиш…

Довести фразу до конца не успел, поскольку всхлипнувший боцман качнулся вперед и стиснул начальство в медвежьих объятиях. Забормотал что-то невнятное, то ли плача, то ли смеясь, а затем побежал по опущенной рампе вниз, туда, где ждала его монументальная Анна.

Место Куница заняла Монтобелли: помада смазана, тушь потекла, глаза опухли.

Понятное дело, с Семеном прощалась… или не прощалась, а кое-что замышляла?

– Капитан… – начала она.

– Нет! – отрезал Нордстрем.

– Что «нет»? – Крохотная итальянка даже отступила на шаг.

– Если ты хочешь остаться на Хель, то я запрещаю! Черт возьми, через мой труп! Без боцмана мы обойдемся, но без врача – никак! Если надо – силой тебя остановим! Я…

Тут Нордстрем увидел на лице Монтобелли неприкрытое изумление и осекся.

– Вы не в себе, капитан? – поинтересовалась она, вскидывая подбородок.

– Ну да… хм… есть маленько, – пробормотал он. – Что у вас?

– Хотела напомнить, что завтра у нас срок планового профилактического осмотра.

Услышав это, Нордстрем облегченно вздохнул, и, несмотря на мороз и бушующую метель, ему стало тепло.

– Об этом позже, – буркнул он. – Вот дезинфекцию трюмов надо провести сегодня. После животных…

– Хорошо, я прослежу. – И Монтобелли, глаза которой подозрительно блестели, удалилась внутрь корабля.

Но надолго Нордстрем в одиночестве не остался. Не успел перевести дух, как к нему поднялась «святая троица» во главе с Семеном: рыжий улыбался, отец Васильевич пылал исхлестанной ветром мордой, Урсун щурился и вертел головой, точно суслик-дозорный.

– Ну что, время прощаться, – сказал капитан. – Надеюсь, у вас тут все получится.

Нет, он настоящий швед, потомок викингов, он не покажет эмоций!

– Выпей, сын мой. Тебе надо. – Отец Васильевич извлек из-под мантии булькнувшую фляжку.

– Что это?

– Самогон, – сообщил Урсун. – На рогах оленя, на печени нерпы и когтях медведя.

Отхлебнув, Нордстрем выпучил глаза и едва не заорал, по глотке прокатился настоящий огненный шар, ухнул в желудок и завозился там, пуская в стороны тонкие раскаленные щупальца.

– Что русскому хорошо, то шведу смерть! – заявил отец Васильевич, забирая фляжку.

Но Нордстрем уже знал, что так в Якутии шутят, и не обиделся.

– Какой же ты русский? – спросил он.

На втором торжестве с участием колонистов капитана торжественно приняли в эвены. Подарили винтовку, лыжи, комплект традиционной одежды, гарпун и даже упряжку с собаками, от которой он с большим трудом отказался.

Отец Васильевич тогда, поминая Богоматерь, долго растолковывал, как носить нагрудник и парку и что узоры по швам не просто украшение, а защита от злых духов.

– Такой же, как я. Не хуже, – снова влез Урсун. – Спасибо тебе, не поминай лихом. Абасы я всех с твоего корабля выгнал, призвал благословение Хомпоруун Хотоя…

– А я освятил как положено именем Господа Иисуса Христа и всех святых! – добавил отец Васильевич и, перекрестившись, сам глотнул из фляжки.

– А еще мы ничего не забыли и ничего не уперли, – подал голос Семен. – Наверное.

– Ладно, идите уже. – Нордстрем протянул руку, но они обняли его по очереди, еще крепче, чем Куниц, и зашагали прочь, навстречу снегам и морозам новой родины, по рассказам не сильно отличающейся от старой.