Тернистый путь - [96]

После бурана мороз стал еще злее. Снежная сухая пороша ослепительно сверкала. Мы двигались медленно — по тридцать-сорок верст за день.

Красный диск солнца разбрасывал вокруг искрящиеся золотые лучи. Пронизывающий до костей ветер дул навстречу, не давая дышать и смотреть вперед. Плевок замерзал на лету и падал на землю звенящей льдинкой.

Иней обжигал лицо и не таял, как обычно, а, оседая на бровях, особенно на усах, сразу же леденел.

Над вспотевшими от усталости людьми и над лошадьми клубился пар. С лошадиных ноздрей свешивались сосульки. Беспрестанно мы растирали снегом то одну щеку, то другую. Чтобы согреться, размахивали руками, приплясывали.

На ночлег остановились в поселке Кушоки в ста десяти верстах от Акмолинска. Это первый русский поселок, встретившийся нам на пути следования к Петропавловску.

Загнали нас в школу. В поселке конвоиры еще больше рассвирепели, видимо желая показать русским мужикам силу и власть атамана Анненкова. У жителей поселка конвой потребовал самогона.

В одном из классов школы разместились и наши конвоиры, а те, кто повыше чином, разбрелись по поселку в поисках выпивки.

Через некоторое время солдаты приволокли двух местных мужиков, браня их и тыча в ребра прикладами. Мужиков тут же раздели и начали пороть шомполами. Порка была, видать, привычным делом для атаманского отряда. Пересмеиваясь, отсчитывали: «Двадцать пять… пятьдесят…»

Заключенные тем временем подлечивали обмороженные места, а парикмахер Мартлого сбривал всем усы и бороды.

На рассвете мы покинули Кушоки. Январский мороз трещал, не сдавая. Сегодня мы шли лесом. Густой стеной окружили нас березы и сосны, и только изредка появлялись искрящиеся белые поляны.

На ночлег остановились в станице Макинке. Добрая половина ее жителей были казаки, поддерживающие Колчака.

Среди заключенных не прекращались разговоры о том, что в одну из таких вот остановок в казачьей станице начнут всех расстреливать.

Нас опять загнали в школу, и мы засуетились, чтобы приготовить себе пищу. Но тревожный шепот не умолкал.

Все уже приготовились спать, как вдруг ворвались конвоиры из атаманского отряда. Вид у них был зверский, даже папахи надвинуты как-то по-особому угрожающе. Раздалась команда:

— Матрос Авдеев, адвокат Трофимов, Кондратьева, Монин, все четверо быстро к начальнику!

Мы начали расспрашивать конвоиров:

— Зачем? Что с ними будет?

— На допрос!

После ухода товарищей ни у кого не было мысли об отдыхе. Все думали одно: «Это и есть начало расправы».

Но все обошлось благополучно, товарищей вскоре привели, обратно. Мы набросились на них с вопросами: «Зачем водили? Куда водили?» А они сами толком ничего не знали. Никакого допроса не было. Их вывели из школы, заперли в пустом темном сарае, а потом привели обратно.

На следующий день один из разговорчивых конвоиров разболтался, что всех четверых хотели расстрелять, но потом раздумали.

Оставив Макинку, мы двинулись дальше.

Мороз несколько ослабел. Идем через синеющий сосновый бор, проваливаясь в глубокий снег. За день прошли не более тридцати верст.

Уже в начале пути Абдулла не мог идти пешком. За ним свалился Жумабай. Теперь они не сходили с саней, мы с Бакеном шли пешком без отдыха.

Тяжела дорога по сугробам, но мы вынуждены терпеть, зная, что четверых в сани не посадят. Только изредка, выбившись из сил, подсаживался к товарищам Бакен, да и то ненадолго. Конвоир грубо приказывал слезать с саней. Проклиная конвоира, Бакен плелся пешком, сердясь на Абдуллу и Жумабая:

— Что у вас за болезнь?

Обессилев окончательно, Бакен стал упрашивать Жумабая хоть чуть-чуть пройтись пешком, чтобы дать ему возможность передохнуть в санях.

Я в сани не садился, зная, что если ослабею, завалюсь отдыхать, то неизвестно, что будет с моими товарищами, которые не могут идти пешком. Пришлось терпеливо переносить всю тяжесть пути.

Нижнее белье не высыхает от пота, верхняя одежда покрывается корочкой льда, и от этого становится еще тяжелее.

Кругом дремучий лес. Тесными рядами высятся березы и сосны.

Погода все время неустойчивая — то стоит тишина с трескучим морозом, то вдруг налетит буран. И нельзя ни на шаг отставать, нужно шагать и шагать…

И снова ночлег в школе, в казачьей станице Щучинской, в двухстах пятидесяти верстах от Акмолинска.

Нескольких заключенных, в том числе и Жумабая, конвоиры отправили за водой.

Напившись горячего чаю, мы немного согрелись, приободрились, повеселели, мало-помалу разговорились. Мартынов, рабочий-механик, продекламировал нам стихи Надсона, посвященные революционерам. Читали стихи и другие товарищи, негромко пели.

Миновали Кокчетав и сделали остановку в поселке Азат. Здесь разместили нас в очень тесной избе, по обыкновению поставив у дверей часовых.

С тех пор как мы прибыли в окрестности Кокчетава, охраняли нас только смирные солдаты, а атамановские головорезы рыскали по поселкам в поисках самогона.

В полночь по соседству с комнатой, в которой нас разместили, послышались пьяные голоса спорящих, потом ругательства, матерщина.

Раздался выстрел. Слышно было, что дерущиеся гурьбой выкатились из комнаты, продолжая горланить у нашей двери. Кто-то начал ломиться к нам, выкрикивая: