Тернистый путь - [94]

В чьи руки мы попадем?

Скоро выяснилось, что в Омск нас будет конвоировать отряд под командованием известного колчаковского атамана — Анненкова и что пятнадцать солдат из его отряда уже прибыли сюда. Все они отъявленные головорезы и в отряд Анненкова вступили добровольно. Среди этих пятнадцати два офицера.

Здесь анненковский отряд пополнился добровольцами— акмолинскими молодыми казаками. Стало в отряде теперь человек сорок-пятьдесят. В руки этих отборных головорезов и собирались акмолинские власти передать нас для отправки в Омск.

Нетрудно было догадаться, что прибывший конвой для этапирования — испытанные палачи. Мы узнали, что по разрешению своего начальника они хотели вывести всех заключенных за город и там расстрелять. А потом оправдаться, что, дескать, «расстреляны при попытке к бегству».

И поползли один за другим тревожные слухи по всей тюрьме: «Пришел всем конец, никого не оставят в живых». Ползли и ползли вести, сея панику и ужас.

Дня через два в нашу камеру вошли начальник тюрьмы и начальник акмолинского гарнизона.

Раздалась привычная команда:

— Вста-а-ть!

Сопровождающие начальство солдаты умышленно забряцали винтовками и саблями.

Мы опять услышали о скорой отправке. Нас предупредили:

— Запомните: если хоть один из вас попытается бежать, расстреляны будут все!

Теперь уже по-серьезному мы начали собираться в путь.

Со свободы шли бесконечные передачи, чтобы обеспечить нас на дорогу. По слухам, подлежало отправке около пятидесяти заключенных. И только по болезни в акмолинской тюрьме должны были остаться двое — Нургаин и учитель Горбачев.

И вот приготовились мы к этапу:

Сидели на грязных нарах, чумазые, готовые к любым невзгодам.

Все двадцать арестантов нашей четвертой камеры с часу на час ждали появления конвоя. У каждого мысль: «Пусть ведут, куда хотят! Ожидание надоело»…

А погода лютая, январь. Зима по-настоящему вступила в свои права. Морозы трещат дьявольские. Дни короткие. Быстро наступают сумерки.

Заключенные, тесно сбившись по углам тесной камеры, перешептываются.

В разбитое решетчатое окно дует завывающий ветер, обдавая стужей.

Сидели мы долго, до полуночи. Все реже и реже слышались приглушенные голоса и наконец совсем умолкли.

Утомленные тревожным ожиданием неизвестности, так и заснули мы, одетые, скорчившись друг возле друга.

Темная ночь приняла в мрачную бездну всю тюрьму, и казалось, что заключенные не спят, а потонули, исчезли в удушливом мраке.

За окном слышим шаги часового да дробный стук капель, — это иней стаивал от нашего дыхания с обледенелых решеток. Порою откуда-нибудь из углов доносятся бормотание и сонные вздохи, иногда стон в тяжелом бреду:

— У-ух… А-ах!..

Случайно ли тяжкие беды обрушились на нас? Нет. Мы не готовили себя для легкой жизни. Мы взвалили на свои плечи трудную ответственную ношу. Мы ринулись на великую битву за свободу трудового народа! И если мы сами ступили на этот трудный тернистый путь, то обязаны мужественно вынести все невзгоды и взять перевал!

Да, трудно бороться, многие из нас стонут. Но за правое дело легче страдать, можно и умереть, если придется!..

Может быть, завтра нас выведут за город и расстреляют? Только вовеки веков не забудет нас трудовой народ, за счастье которого мы терпим муки! Так терпи и мужайся до конца, борец, продолжай начатое! Не падай и не сворачивай с тернистого пути, пока не одолеешь решающего перевала!

Я очнулся, разбуженный топотом и гулом голосов в коридоре. Моментально проснулись и товарищи.

Выглядываем через волчок в коридор, пытаемся узнать, что там творится.

Видим — снуют надзиратели туда-сюда, в руках зажженные лампы.

Светает… В камере медленно развеивается сумрак.

В коридоре появилось несколько вооруженных солдат, одетых в незнакомую нам форму. Грудь каждого перекрещена пулеметными лентами. На головах высокие, черные лохматые папахи с красным верхом. На плечах красные погоны с окантовкой. Держат себя развязно.

Вскоре весь длинный коридор заполнили солдаты в необычной форме. Застучали о каменный пол приклады винтовок.

— Отряд Анненкова… Отряд Анненкова! — послышались в предрассветной мгле встревоженные голоса заключенных.

Топот кованых сапог, стук прикладов, бряцание сабель, грубые, зычные голоса в коридоре — все это действует удручающе.

В камерах все давно проснулись и сидят в ожидании. Приближалась развязка.

С лязгом распахнулась дверь камеры. Вошли начальник тюрьмы, казачий офицер и несколько солдат с лампами в руках.

Мы вскочили и застыли, как неживые.

— Сейчас начнется отправка. Быстро оденьтесь и собирайтесь в путь! — крикливо сказал начальник тюрьмы и вышел.

Связав пожитки, мы опять уселись в ожидании.

Минут через десять снова появился начальник тюрьмы, с ним казачий офицер. Начали вызывать заключенных по списку.

Вызванных усадили вдоль стены длинного коридора на каменный пол, окружив вооруженными солдатами.

Начался обыск. Снимали с нас всю одежду вплоть до нижнего белья.

Я волновался за свои записи, часть которых успел зашить в пояс стеганых брюк, а часть спрятать под стельками сапог и в носках войлочных байпаков.

Дошла очередь и до меня. Стащили с меня сапоги, вытряхнули байпаки, осмотрели, «нет ли там бомбы», несколько раз засовывали руки в голенища сапог и, наконец, сказали: