Тернистый путь - [139]

Тем не менее попутчики нашлись. Но мы никак не могли найти лошадей. У моего отца был один мерин, один жеребец и около десятка кобылиц с жеребятами. Жеребец неважный, мерин крепкий. Но это единственная лошадь, на которой отец зимой выезжает охотиться. Купить коня не на что. Есть богатые родственники, но в дни, когда на твою голову свалилась беда, они тебе уже не родня, наоборот, злорадствуют и насмехаются. Зато, когда ты в «чине», когда ты сильный и денежный, когда ты не ходишь пешком, а разъезжаешь на автомобиле и на почтовых, у тебя много и родственников и друзей, и лошадей. Когда я прибыл в аул после побега, из родни лишь один Даулетбек оказался добрым и дал мне лошадь. Но она сильно отощала, была малолеткой и в дальний путь не годилась. Я попал в трудное положение, совсем замучился, прося лошадей у богатых родственников. Я не обращался к бедным родственникам, потому что они сами еле-еле сводили концы с концами. Сколько выпадало на мою долю с детства унижений из-за отсутствия подводы! Совсем ребенком меня послали на Успенский завод обучаться русскому языку. Отец посадил меня на верблюда за спиной Акильдека, младшего брата нашего родственника Раиса. Домой я возвращался либо за спиной Раиса на верблюде, либо с Дукеном, который ездил на завод за сыном.

Я получил похвальную грамоту от учителя Успенской русско-казахской школы Романа Николаевича Склянкина и отправился в Акмолинск. На летние каникулы я возвращался в аул то на груженой подводе торговца из нашего аула длинноногого Омара, то на подводе мелкого торговца из нашего аула Садыка Жаманова, везущего на Успенский завод различные бакалейные товары из Петропавловска, то на подводе торговца Салкая из соседнего рода Таракты Соранской волости…

И в Акмолинск я ездил на чужих подводах. И в Омск — тоже. Возил меня на своей телеге «золотых дел» мастер Мухамеджан Манасыпов, возил меня на своей подводе Кожамберди Сарсенов, казах из Сары-тауской волости Акмолинского уезда, из рода Тунгатар. Даже после того как в 1916 году я окончил семинарию и «стал человеком», то и тогда богатые родственники не дали мне лошади, чтобы доехать хотя бы до ближайшего поселка. А у них в степи паслись табуны лошадей. И только дети одного небогатого родственника Ибрагимбека дали своего гнедо-пегого коня…

Если сам силен — у тебя и друзей много, и коней много. Если беден, то и родственников у тебя нет, и лошадей нет.

«Если сам беден, то тебе и отец чужой», «Если просишь у чужого, то у него ключи от сундука на небе…» Так гласят пословицы, очень подходящие к моему положению.

В конце концов, я оседлал короткохвостого рыжего коня отца. Попутчик мой не нашел лошади, и я решил ехать через Голодную степь один.

Потом я услышал, что знакомый жигит из рода Алтай, одного из разветвлений большого рода Аргына из волости Актау, собрался кочевать на Чу, чтобы там перезимовать. Я договорился ехать вместе с этим человеком.

Меня провожал отец и еще два родственника.

Четыре одиноких лачуги, четыре маломощных хозяйства собираются самостоятельно кочевать через Голодную степь, через горы и скалы, через пустыню.

Горы Сары-Арки похожи на лица много повидавших стариков, на хмурые лица, изрезанные глубокими морщинами. За горами холмы, плоскогорья. Когда минуешь их — начнутся безлесые, бестравные мертвые степи.

К одинокому аулу присоединились четыре-пять человек с шалашами, навьюченными на верблюдов. Это были хорошо знакомые с аулом жигиты из рода Таракты Мадибек, Акберген и другие. Они ездили в Акмолинск подавать жалобу на волостного и теперь возвращались, ничего не добившись. Мы познакомились быстро, нашли общий язык и сблизились. Все они прямодушные, приветливые и смелые жигиты. Они рассказали мне множество акмолинских новостей.

Теперь все мы собрались вместе идти по следам аулов, откочевавших раньше. Дороги Голодной степи небезопасны для одиноких путников, там много разбойников и воров.

Была ночь. Я спал в глиняной мазанке, а мой отец в юрте. Среди ночи меня разбудил сын хозяина аула по имени Кошкинбай.

— В чем дело? — спросил я, протирая глаза.

— Ой, вставай, интересное дело! Один казах, а другой, кажется, русский ночуют в соседнем ауле. Они едут с Балхаша, были проводниками у русских офицеров. Теперь возвращаются домой, — прошептал он.

Несколько дней тому назад по этим местам прошли двенадцать вооруженных до зубов русских, большинство офицеры. Они держали путь на Балхаш. Эти двое их сопровождали. В аул они приехали на конях с клеймом Шубыртпалы Агыбая. Сбруя в серебре, переметные сумки набиты вещами. Они, видимо, возвращались с добычей, награбленной в аулах…

Я сразу вспомнил, что мимо нашего аула тоже прошли двенадцать русских. Среди них была одна женщина. Люди говорили, что все они, должно быть, офицеры. Говорили также, что они забрали шесть-семь лучших наших коней.

Рассвело… Кошкинбай предлагал мне ехать в соседний аул и у ночных пришельцев «проверить документы». Поехали с Кошкинбаем и еще двумя жигитами.

В ауле оживление. Хмурый осенний день. Как вороны, шумно галдят собравшиеся казахи. Мы зашли в избу, где ночевали проводники. Я сразу узнал того, кого называли «почтовым казахом». Это был голубоглазый Рахимжан, который когда-то подходил к решетке акмолинской тюрьмы и приносил нам газеты. Второго я тоже знал, это был татарин с Успенского завода Бауеттен. Но они меня не узнали. Начался разговор. Я сразу понял, что здешние казахи хотят взять с них солидный выкуп.