Тернистый путь - [9]

Между тем плотничья работа быстро подвигалась вперед: стены были выведены, потолок настлан, стропила поставлены и укреплены; оставалось только настлать полы, вставить рамы и покрыть крышу. Домик выходил хоть куда, и Александр Иванов не мог вдоволь налюбоваться им. Он даже казался ему красивее прежнего и выглядывал как будто уютнее и веселее. Расхаживая вокруг этого домика, Александр Иванов размечтался до того, что порешил покрыть его не камышом, а железом.

— Как вы думаете, мамаша, — говорил он, обращаясь к матери, продолжавшей ворчать и хмуриться, — не покрыть ли нам домик-то железом?

— Хоть золотом, — ворчала она, — коли денег в кармане много.

— Положим, денег-то нет, да, может, братец, поплатится… У них деньжонки виднеются: памятничек поставили, тарантасик купить приказали… А не он, так Семен Данилыч выручит… Он мужик добрый: поди, даст взаймы на железо-то, — не на пустяки прошу…

— Дожидайся!.. Коли сестра не захотела быть его женой — держи карман-то шире, даст, как же!..

Но Александр Иванов, несмотря, по-видимому, на столь основательные возражения матери, все-таки успел как-то сбегать к Семену Даниловичу и переговорить с ним по поводу этого займа. Оказалось, что Семен Данилович с большим удовольствием дал Александру Иванову денег взаймы на покупку железа, честь честью угостил его, выпил с ним малую толику и опять заговорил о сестре.

— Вот как бы Акулина Ивановна осчастливила меня своим согласием, в те поры, милый человек, я с тебя и денег назад не взял бы!.. Уж больно она мне по душе пришлась, сестра-то твоя… Не за красоту одну: красота — товар непрочный, линючий, а главная причина: девка-то очень обстоятельная, хозяйственная… А мне без такой никак невозможно… Тоже ведь трудом добро-то наживал… Эх, как бы ты, милый друг, Александр Иванов, как-нибудь съетажил это дело… Не только ей одной, а и всем вам хорошо будет: и тебе, и старухе матери… Я бы ее в те поры к себе перетащил, комнатку отвел бы ей особую, и пущай себе старуха жила бы у меня в полном спокойствии… Домик у тебя точно — хорошенький выходит, да ведь у тебя и своя семья, слава богу, не маленькая: пожалуй, старухе-то утеснительно будет… Право, поговори-ка!.. Человек я, сам знаешь, непьющий, смирный, тихий, одинокий и не перестарок: ведь мне еще и пятидесяти нет. Какой же я старик… Эх, и зажили бы только!..

Александр Иванов обещал поговорить. А возвратясь домой и показывая матери полученные деньги, восторженно воскликнул:

— Вот они, матушка, денежки-то!.. Теперь домик покроем железом, да раскрасим крышу-то.

Потом, обняв старуху и отведя ее к сторонке, прибавил шепотом:

— Опять насчет Кули говорил, опять просил, чтобы, значит, выдать ее за него. Всем вам, говорит, хорошо будет… А тебя хочет даже к себе взять, особую комнатку дать: пущай, говорит, старушка в удовольствии да в спокое свой век доживает… Что ты скажешь на это, матушка?

— С Алешей посоветоваться надо, — проговорила старуха, — как он прикажет… Он человек ученый, лучше нас всякие дела понимает… А коли по душе придется ему эта свадьба, может, сестре пособит чем ни на есть: платьице сошьет, шубку сделает: ведь у ней, у родимой, нет ничего.

— Он приданого не требует… Ты лучше вот о чем поговори с ним: не поможет ли он нам с долгами расплатиться: ведь для него занимали-то, не для себя… Мало ли ему денег-то переслали… Вот о чем лучше попроси. Теперь он человек богатый, одного жалованья сто рублей в месяц получает… А приданого Семен Данилович не требует… Насчет долгов-то лучше поговори!.. И отец, когда умирал, приказывал, чтобы беспременно заплатил… «Пора, — говорит, — и совесть знать»… Ведь мне не под силу, по правде сказать…

На следующий день рано утром возле плетеного сарайчика Лопатина стоял тарантасик, запряженный парою крестьянских лошадей, а вокруг тарантасика суетилась Куля, укладывая в него разные узелки и мешочки.

— Ну, все готово! — крикнула она тут же стоявшей старухе матери. — Готово, едемте!

— Эй, Саша, где ты? — принялась кричать старуха, призывая Александра Ивановича. — Все готово… Едем, едем!

Выбежал Александр Иванов в своем пиджаке с заплатами на локтях, подсадил в тарантас старуху мать, сестру, вскочил на козлы (лошадей он нанял с тем, чтобы самому править ими), разобрал вожжи, крикнул плотникам, чтобы решетили стропила под железо, тронул вожжами, и лошади затрусили легонькой рысцой по дороге в Алмазово.

Старушка мать успокоилась и принялась креститься, посматривая на церковь: «Насилу-то, — шамкала она старческими губами, — насилу-то собрались». Чуть не всю дорогу старуха тростила дочери про Семена Даниловича Мещерякова: перечисляла его достоинства как нравственные, так и материальные; восхищалась его домиком, садиком, мельницей… Призналась даже, что была бы совершенно счастлива, видя своего сына доктором, а дочь богатой купчихой в шелковых платьях и разъезжающей не на наемных клячах, как теперь, например, а на собственных своих, с кучером… А Куля только слушала да помалчивала, глядя на тощую пару крестьянских кляч, запряженных в раскрашенный и покрытый лаком хорошенький тарантасик брата. «А хорошо бы, — думала она, развалясь в угол тарантаса, — если бы на место этих заморенных кляч была запряжена лихая тройка в наборной сбруе с бубенчиками и колокольчиками под ярко раскрашенной дугой»… А в это самое время, как нарочно, послышался мягкий малиновый звон двух колокольчиков и топот быстро несущихся подкованных лошадей.