Тернистый путь - [6]

Тем временем Александр Иванов успел уже поставить самовар и приготовить в садике все нужное для чая, а старуха мать и Куля принесли в тот же садик стол, накрыли его скатертью и расставили вокруг стола все имевшиеся в наличности стулья. Старуха мать выбрала для своего Алеши самый лучший и самый крепкий стул, опасаясь, как бы Алеша не упал и не ушибся. Некоторое время спустя все сидели вокруг чайного стола, пригласив священника и бывшего школьного учителя. Чай разливала Куля, а старуха мать бросилась устраивать Алеше постельку. Решено было положить его в кузнице, так как весь плетневый сарайчик был завален перенесенной из дома рухлядью Лопатина. Только сидя за чайным столом, Алексей Иванович заметил отсутствие домика.

— Где же домик-то? — спросил он брата.

— Только ноне сломал: задумал заново перебрать его, — ответил Александр Иванов.

— Неужто сгнил? — спросил Алексей Иванович.

— Еще бы не сгнить! — вмешался батюшка, отгрызая кусочек сахара и потряхивая им над блюдечком. — С кех пор стоит-то…

Потужил Алексей Иванович о смерти отца, расспросил о последних проведенных им минутах и порешил, что, вероятно, он умер от горловой чахотки и что простуда во время рыбной ловли ускорила смерть… Относительно же уплаты долгов, о которых, по приказанию умершего отца, писал Лопатин, почему-то не заикнулся даже.

— Завтра, батюшка, — проговорил он, обращаясь к священнику, — я попрошу вас отслужить панихиду на могиле отца.

Когда чай был покончен, начало уже смеркаться. Гости разошлись по домам, а старуха мать повела сына в кузницу.

— Ты, поди, Алеша, устал с дороги-то, — проговорила она, — отдохнуть, поди, хочешь… Я тебе в кузнице постельку постлала, свою кроватку поставила. Она у меня крепенькая… Там тебе покойно будет и прохладно: ни одной мушки нет, ни одного комарика… Два дня в кузнице не работали. Хорошо будет… хорошо…

— Спасибо, мамаша, спасибо, — проговорил Алексей Иванович, целуя руки матери. — Только не рано ли с этих-то пор спать ложиться? — прибавил он, улыбаясь.

— Аль отвык рано-то ложиться?

— Отвык, мамаша.

— Небось, все над книгами сидишь? — заметила мать, зевая. — Ты хоть теперь-то брось эти книги… Ну их совсем!.. Вишь ведь как ты отощал, родименький, на себя не похож: и бледненький какой-то, и щечки у тебя ввалились… Они ведь тоже, книги-то эти, до добра не доводят… Вот у батюшки у нашего сын учился, учился… надо бы в попы посвящаться, а он взял да и помер… Ох и плакал же только наш батюшка, как сына-то хоронил… так-то плакал, так-то плакал!.. А он, бедненький, — продолжала старуха, — лежит в гробике худой-расхудой, крестом ручки сложены, образок на ручках, зубки оскалил, глаза ввалились, а ведь совсем еще молодой был… Вот до чего книги-то эти доводят! — прибавила она, позевывая. — Брось их, Алеша… ну их совсем!.. Теперь уж и вздохнуть пора… Ляг-ка, отдохни лучше.

И, проводив сына в кузницу, она поцеловала его в лоб, перекрестила на сон грядущий и улеглась в хлевушке на разостланной соломе.

Однако как ни покойно было лежать Алексею Ивановичу на постели своей матери, он все-таки заснуть не мог и очень был рад, когда услыхал голос брата, осторожно вошедшего в кузницу.

— Вы спите, братец? — шепотом спросил Александр Иванов брата.

— Нет, не сплю, Саша.

— Известно: поди, отвыкли с курами-то ложиться… Пойдемте, пройдемтесь, коли так… Ведь путем не смерклось еще.

Алексей Иванович быстро вскочил с постели, оделся наскоро, и братья отправились по оврагу.

Проходили они долго… Алексей Иванович вспоминал свое детство… Узнал даже два-три громадных камня, по тяжести своей не снесенных водой, и ему почему-то взгрустнулось… Так проходили они вплоть до утренней зари и разошлись только тогда, когда блеснули первые лучи восходящего солнца.

Проспал Алексей Иванович часов до одиннадцати утра, когда плотники успели уже сложить три венца и стали поговаривать об обеде. Алексей Иванович даже сконфузился, что проспал так долго, и поспешил встать с постели.

— Брат, а брат! — крикнул он, высунувшись из кузницы.

Но вместо брата прибежала Куля.

— Вы что, братец?.. Сашка нет: побежал пакли покупать… Вам чего надоть? — спросила она.

— Умыться бы, Куля… Рукомойник и лоханка есть, что ли, у вас?

— Ну, захотели!.. Мы по-мужичьи, из кувшинчика! — проговорила она, но вдруг, как будто что-то вспомнив, куда-то побежала.

— Ты куда, Куля? — крикнул он ей вслед.

— Сейчас к батюшке сбегаю, — ответила она на бегу. — Сейчас принесу вам и рукомойник, и лоханку… сейчас, сейчас! — И она побежала по направлению к батюшкину дому, а немного погодя воротилась, держа в руках лоханку и рукомойник, а в то же время старуха мать принесла Алеше кусочек мыльца и чистое полотенце.

— Ну, вот и отлично! — проговорил Алексей Иванович, поздоровавшись с матерью. И он принялся умываться, попросив Кулю и мать выйти из кузницы.

Немного погодя он вышел к ним, тщательно одетый и причесанный; снова поздоровался с матерью, поцеловал у нее руку, расцеловался с сестрой, которую ласково потрепал по щечке и опять назвал хорошенькой; напился чаю и объявил, что он пойдет сейчас к батюшке с визитом, а затем попросит его отслужить панихидку на могиле отца. Он пригласил на кладбище и мать, и брата, успевшего уже сбегать за паклей; но все они отказались за недосугом. Это несколько удивило Алексея Ивановича; но, вспомнив, что простой народ привык молиться об усопших только по известным «поминащим» дням, успокоился.