Тернистым путем - [17]

– К чему? Какую пользу принесет ему это? – спросила Мелисса, глядя озабоченно и с выражением горького упрека на человека, влияние которого, как она подозревала теперь, несмотря на его мудрость, будет действовать гибельно на ее брата. Маг с видом сострадания пожал плечами, и во взгляде, который он бросил на философа, можно было прочесть вопрос: «Какое дело этим людям до подобных вопросов высочайшего значения?»

Филипп нетерпеливо кивнул ему в знак утвердительного ответа и, не обращая больше внимания на брата и сестру, просил его перейти к доказательствам положения, что физическая связь явлений слабее магической, соединяющей их симпатии.

Мелисса наконец поняла, что всякая попытка разлучить теперь Филиппа с магом будет напрасною, однако же решилась сделать последнюю попытку и спросила его строго: неужели он забыл могилу матери? Тогда Филипп торопливо стал уверять, что он, разумеется, намерен посетить ее потом. Ведь плоды и елей для помазания можно достать здесь в течение целой ночи.

– А твои два венка? – спросила она с тихим упреком, так как видела их под портретом Коринны.

– Они получили другое назначение, – отвечал он уклончиво и задабривающим тоном прибавил: – О цветах в совершенно достаточной степени уже позаботились вы. Если у меня будет время, то завтра я зайду к отцу.

С этими словами он кивнул брату и сестре, снова повернулся к магу и с живостью продолжал:

– Итак, магическая симпатия…

Они уже не слушали более продолжения разговора; Александр кивнул сестре, чтобы она шла за ним. Он тоже понял, что слух брата теперь замкнут для них. То, что художник слышал из уст Серапиона, сильно заинтересовало и его самого; и вопрос, действительно ли возможно смертным людям видеть души умерших и слышать их голос, занимал его так сильно, что он попытался узнать мнение сестры об этих вещах.

Но здравый смысл Мелиссы чувствовал, что в доводах мага есть что-то фальшивое, и потому она не отступила от своего мнения, что Филипп, которого в других случаях так трудно убедить, соглашается с Серапионом вовсе не потому, что склоняется под тяжестью его веских доводов, а единственно потому, что он – и Александр вместе с ним – надеется при посредстве мага снова встретить Коринну.

Художник согласился с этим; однако же, когда он шутя заговорил об опасности разойтись с братом из-за ревности, предметом которой будет умершая девушка, в его голосе было что-то жесткое, не свойственное ему в другое время, что не понравилось Мелиссе.

С чувством облегчения брат и сестра вышли на открытый воздух, и их усилие переменить предмет разговора нашло себе желанную поддержку. У самого дома для бальзамирования они встретили семейство владельца каменоломни Скопаса, земля которого прилегала к их земле; и Мелисса успокоилась, когда услыхала, что ее брат смеется с хорошенькою дочерью соседа так весело, как только можно.

Сумасбродная мечта не проникла в душу сангвинического художника так глубоко, как в душу меланхоличного, вечно погруженного в размышления Филиппа, и Мелиссе было приятно, когда она услыхала, что ее подруга называет Александра неверным мотыльком, которому, однако же, многое можно простить ради давнишней дружбы.

V

Дорога кишела возвращавшимися домой, и между ними царило такое беззаботное веселье, что, видя и слыша их, нельзя было и подозревать, с какого печального места идут эти шумные толпы народа.

При великолепном свете полной луны они двигались по дороге, которая по морскому берегу вела в Элевзис.

Туда направилось большое шествие греков, чтобы праздновать мистерии, подобно тому как они праздновались в аттическом Элевзисе, по образцу которого был устроен Элевзис александрийский.

Вновь введенные адепты и старые, которые должны были руководить их приемом в мистерии, остались в храме; прочие же мисты присоединились теперь к тем, которые пришли из города мертвых.

Здесь, правда, Плутона заменял Серапис; многое из эллинского приняло новые, египетские формы; даже последовательность обрядов была совершенно изменена; но и на африканском берегу так же, как на аттическом, громко и весело раздавалось греческое: «К морю вы, мисты!» – и приглашавший к радостному ликованию крик: «Якхос, веди нас, Якхос!»[13]

Этот крик был слышен еще издали, но голоса кричавших отзывались уже усталостью, и факелы большею частью уже догорали.

Венки из плюща и мирта в волосах мистов были в беспорядке, певцы гимнов шли вразброд, и даже Ямба, шутки которой веселили скорбящую Деметру и из уст которой в Элевзисе изливались в изобилии самые забавные выходки, казалась теперь усталою и молчаливою. Она еще держала кувшин в руке, предназначенный для подкрепления огорченной матери бога содержавшимся в нем смешанным напитком, но он был пуст, и она чувствовала смертную жажду.

Собственно говоря, Ямбою был «он», а не «она», так как эту веселую роль должен был играть юноша в женской одежде, и на этот раз дочь Пана и Эхо, служившую в качестве рабыни элевзинской царице Метанеире, у которой сетующая Деметра нашла себе приют, представлял друг Александра и товарищ его детских игр Диодор.

Вдруг ему бросилась в глаза огромная, запряженная четверней повозка, на которой был привезен в Элевзис большой кузов с зерновым хлебом, «калатос»