Терек - река бурная - [9]

— Вы забыли, господин учитель, что казачество с некоторых пор неоднородно… Фронтовики принесли в станицу бациллу большевизма, — не открывая глаз, произнес Халин.

— Тем более нашей партии нужно спешить завоевывать себе позиции в станицах, пока инфекция не охватила их…

— Казачество имеет свою военную организацию, и, если мы хотим вести его за собой, не нужно, господин учитель, мудрить и навязывать ему новые формы. В нашей партии любят много говорить, а пока в руководстве говорят, мы, рядовые эсеры, и беспартийное офицерство несем на себе всю тяжесть организационной работы…

Из-за стола, где сгрудились младшие чины, донесся взрыв дружного хохота. Офицеры оглянулись, кое-кто из них направился туда.

Учитель резко понизил голос, шевеля острыми стрелочками усов, наклонился к самому уху Семена.

— Я искренне убежден, что главою нарождающейся в станице организации можете быть только вы — образованный и умный, освещенный идеей офицер… Кто эти люди, взгляните? Кто из них в своем образовании пошел дальше начального училища? Чины же, полученное на фронте, не прибавили им ни учености, ни воспитанности, ни понимания политики… Право же, я очень низко расцениваю наших офицеров, получивших чины не в училище, а на фронте… Они способны лишь на слепое выполнение идеи тех, от кого она исходит… Кому из них можно довериться в вопросах политики?

— Признайтесь, господин учитель, что в нынеш-ней политической обстановке легко сломать шею и нам с вами?

— Гм… Вы намеренно не понимаете меня…

— Я отлично понимаю вас… Но я не страдаю честолюбием и предпочитаю оставаться в тени… Из тенистого места, если наблюдали, удобнее смотреть на свет: солнце не ослепляет и видишь далеко… Если вы имеете в виду что-либо конкретное, то я предпочитал бы руководить через посредство своего шурина Макушова… Он достаточно ограничен и потому был бы удобен…

Смех, загремевший за столом, снова отвлек внимание беседующих.

В тесной группке младших чинов, где верховодил вспыльчивый и властолюбивый урядник Михаил Савицкий, (рассказывали анекдоты. Привлеченный смехом, к компании примкнул и Макушов. Савицкий, хорошо знавший слабости Семена и умевший играть на них, кивая в сторону фикусов, зашептал ему на ухо, тонко улыбаясь в свои стриженые холеные усики:

— Едет, значит, батюшка на кобылице…

— На кобылице? Ха-а! — пьяно хахакнул Семен, выкатывая глубоко запрятанные в глазницах мутнозеленые дробинки глаз.

— Слушай дальше… Стоят, значит, три прапорщика…

— Прапорщика?.. Ха-а!

— Говорят батюшке: недостойно вашего сана, батюшка, на кобылице ехать. Христос в Ерусалим на осляте-де въехал… А батюшка им: время такое, сынки, ослов-то всех в прапорщики взяли, приходится на кобылице…

— В прапорщики взяли! Ха-а! Ослов?

Смеялся Семен со свистом, захлебываясь; огромные с рыжинкой усы лезли в рот и, щекоча там, вызывали новый прилив смеха. Отсмеявшись, полез к Савицкому обниматься.

— Люблю тебя, Михайло, через то самое, что умеешь душеньку развеселить… Дай я тебя почеломкаю, братушка. Всем ты хорош: и головушка светлая, и командирить умеешь… Вот бы я тебя в атаманы крикнул… Слышь ты, Евтей! — окликнул Семен атамана.

Тот, сидя за столом рядом с отцом Павлом, сосредоточенно жевал луковый пирог, глядел помутневшим взором в недопитый стакан и, казалось, ничего не слышал. Вместо него на окрик хозяина невпопад отозвался батюшка:

— Господь таланты всяко метит, а служба обществу — богоугодное дело…

— Не быть Михайле атаманом, — неожиданно прорвало Евтея, — бо у него брат — красноштанник, а краснуха — она, знаешь, заразная, кабы все семейство у них этой хворобой не взялось…

— Ну, ты, атаман! — вскакивая, заорал Михаил. — Я… я… Ты меня братом не попрекай. Нас даром, что одна мать родила… А придет час, своими руками удавлю его…

— Ты удавишь, тебе это нипочем, — спокойно поджужил Попович.

Лицо у Савицкого перекосилось, расширившиеся зрачки поползли под лоб. Товарищи знали: это признак накатывающегося припадка бешенства. Халин, вовремя открывший глаза, громко извинился перед собеседником и быстро подошел к Михаилу.

— Иди-ка, брат, сюда… Нечего по пустякам кровь портить, дела посерьезней есть, — и, обняв урядника за талию, увел в офицерский кружок.

Через минуту за фикусами пополз сдержанный, но горячечный, подпаляемый хмелем говорок.

Макушов заказал гармонисту музыку погромче и, приглядывая за остальными гостями, сел поближе к цветочной кадке. Отсюда ему был хорошо слышен ровный голос деверя.

— То, что произошло в Питере, господа, еще нельзя приписать и Тереку… Товарищи большевики и сами чуют, что у нас в крае до социалистической революции так же далеко, как от земли до неба, и оттого они помалкивают насчет передачи всей власти своему пресловутому Совету… И слава господу богу, у нас еще есть силы, которые сумеют помешать им подготовить массы к этому губительному для Войска Терского акту… У нас в руках такое оружие, господа, какого не было и нет ни у Корнилова, ни у Половцева… У нас есть извечное междуусобие кавказских племен, у нас есть врожденная ненависть казака к туземцу и обратно. Это посильнее, чем розовые проповеди большевиков о социальном равенстве… Пусть они попробуют под своим флагом поставить рядом ингуша с осетином или казака с тем или другим!..