Терек - река бурная - [6]

— Не режь, погоди! — скороговоркой проговорил он, балансируя длинными руками.

— Гм… ловок азиат! — пробормотал Антон, разжимая руку.

— Ловок, хоть и не джигит, а поповский сын! — в тон ему ответил парень. По голосу Антон сразу узнал — тот самый: „Именем революции… Мы, большевики…“ Надо было хорошо знать, как знал Антон, силу осетинских адатов, великую силу стариковского авторитета, чтобы учуять всю значимость этих непонятных для него слов, сделавших юношу сильнее уважаемого старца.

Антон глядел на спасителя своего округлившимися глазами.

Был тот совсем молод — лет двадцати, не больше, тонкий, суховатый, судя по одежде — студент. На матово-смуглом, мальчишечьи чистом лице едва пробивается пушок; на высокий, выпирающий в боках лоб мягко свисает блестящая шелковистая прядка волос; глаза с прищуром, так и порезывают. И весь он какой-то стремительный, яркий, запоминающийся — мимо такого не пройдешь, не оглянувшись. Да и смотрит он как-то не просто, будто ищет что-то в лице собеседника, и, добравшись до глаз, ныряет в них на самое дно…

— Ух ты! — невольно крякнул Антон, встретившись с ним взглядом, и засмеялся, смутившись не зная отчего. У самого у него глаза были, как говорила Гаша, телячьи: ласковые, серо-голубые, утонувшие в дремучих черных ресницах. Но осетину они, видно, понравились. Глядел он в них долго, не отрываясь. Потом сказал:

— Антон Литвийко тебя зовут. — Осетин говорил по-русски чисто. — В селе тебя знают, сказали вот твое имя…

— На вашего кулака Абаева шею десять лет гнул — еще бы не знали, — нахмурился Антон.

— Сказали еще — ты не мог убить…

— Не я…

— А кто, знаешь?

— Не знаю, а хочь бы и знал… — казак отвел в сторону налившийся враждой взгляд.

— Значит, знаешь! И вряд ли это кто-нибудь из твоих друзей-бедняков. А? Угадал?

— По какой звезде гадаешь? — холодно усмехнулся Антон.

— По самой правдивой… Называется она научный социализм. Слыхал?

— Ха-а! — Антон, заинтересованный, взглянул на осетина сбоку — глазами с ним еще раз встретиться не хотел. А тот настойчиво искал его взгляда.

— Так вот по этой звезде я и знаю, что бедняк бедняка не убьет: делить им нечего, понимаешь? Что Токаев — гол, как сокол, что Литвийко. Бедняки Христиановского никогда с голытьбой Николаевской не ссорились.

— Это верно, — нехотя согласился Антон.

— А убил мальчика Токаева тот, кто поссорить нас, осетин, с казаками хочет… Это на руку сейчас контрреволюции, которая использует темные силы, чтобы задушить народ…

Голос у парня был въедливый, со страстной дребезжинкой, и не слушать его было невозможно. И слова-то все какие-то острые — так и встревают в уши и в сердце. Антон не заметил, как стал прислушиваться к ним.

— Контрреволюция сейчас силы собирает, на ее стороне богачи, офицеры, все одураченные из казаков, осетин, ингушей… Ваш атаман Караулов русскими капиталистами уполномочен собрать на Кавказе силы казаков да туземных богатеев и задушить народ, а чтобы легче было, чтоб поодиночке нас задушить, он и ссорит один народ с другим. Только большевики, установив власть Советов…

— Ну, ты! — не выдержал Антон. — Красно брешешь! Большевики, они есть вражины, которые навеки хотят нас поперессорить… Это они наши земли хотят отнять…

— Чьи это — наши? — резко спросил осетин и поймал, наконец, ускользающий взгляд казака…

— Гм… наши, казачьи… — неуверенно пробормотал Антон и вдруг почувствовал, что странно робеет под этим острым обжигающим взглядом.

— Ваши, казачьи?! Да много ли земли у тебя, казак Литвийко? Десятина? Полторы? Это за нее-то боишься? Не бойся, у тебя не отрежут, а еще и прибавят десятин этак с пяток. А заберут у ваших Макушовых, Полторацких, у наших Абаевых, Тугановых… Вот как большевики ставят земельный вопрос… Землю тем, кто ее своими, а не наемными руками обрабатывает…

— Гм-м! Брешешь! — Антон беспокойно вертелся на соломе, чувствуя, что бессилен противоречить студенту.

— Крепко тебе голову насчет большевиков ваши атаманы да офицеры забили… Самой черной клеветой не брезгают… Небось говорили и то, что большевики — германские шпионы?..

— Говорили…

— И ты веришь?

Казак шарил глазами по сторонам, тискал в огромной, волосатой руке сыромятный повод…

— А ты не пытай меня… Не муторь… Я б сказал тебе по-нашинскому, кабы ты мне не спаситель был. Теперича я тебе вроде бы обязанный, так ты сам не при на рожон…

Осетин прикусил нижнюю губу, слегка раздражаясь, сказал:

— Если тебя так угнетает чувство признательности, можешь забыть о моей услуге…

— Ну, ты не серчай… Конешно, тебе спасибо, а про большевиков меня не уговаривай…

— Хорошо, мы еще свидимся… А убийцу советую тебе назвать… Христиановские большевики этого так не оставят…

— Ну, и чего они, эти ваши большевики ему, то есть убивцу, сделают?..

— Судить будем по закону революционного времени. Нам не кровная месть нужна. Нам нужно показать народам, кто их стравливает…

— Угу, — пряча под приспущенными веками тревожный взгляд, буркнул Антон; собрал в кулак вожжи, стал выводить сошедших на обочину коней.

Осетин, легкий и пружинистый, прыгнул обратно из брички в седло.

— Ну ладно… Увидимся еще! — и стал разворачиваться на Христиановское.