Терек - река бурная - [58]

Георгий, прищурив глаза, искал взгляда Поповича, но тот еще глубже ушел в тень, за светлый круг свечи.

— Я вам объясню, товарищ Попович, в чем дело… Это же очень просто понять. "Кермен" — своеобразная ячейка Коммунистической партии большевиков, вы — тоже ячейка со своим местным руководством, во главе, и вы через нас — это в территориальном смысле удобнее всего — связаны с Владикавказом. А насчет нужности… Я думаю, и мы вам не меньше нужны, чем вы нам…

— Господи боже мой! — веселым, зычным голосом вскричал Жайло. — Ясно это кажному! Гуторьте шибче, где б нам оружьишка еще взять… Небогато его у нас, особливо патронов…

— Сейчас дойдем и до оружия… Товарищи из "Кермен" рекомендуют вам руководителем ячейки избрать Савицкого.

— Законно. Комиссар отряда им и должен быть, — подтвердил Легейдо.

— А в его помощники… — Георгий нацелил взгляд в лицо Мефодия, — товарища Легейдо… Впрочем, окончательно решить — это ваше внутреннее дело…

— Оно, конечно, своим видней, — поскромничал Мефод, пряча в усах улыбку.

Разговор перешел на военные дела. Никто и не заметил, как навалилась ночь, звездная, синяя.

Провожать Цаголова пошли все. Евтей молча вел его коня, не вмешиваясь в разговор, который казаки вполголоса вели всю дорогу. Георгию до рассвета нужно было попасть в селение Урсдон. Сейчас повсюду: в Алагире, Садоне, Ардоне, Заманкуле и других местах Осетии, где ячейки "Кермен" возникли еще в семнадцатом году, ждали его с новыми решениями ЦК.

Прощаясь, Георгий почему-то вспомнил:

— А где тот казак Литвийко, которого в убийстве Токаева мальчика обвиняли?

Василий нахмурился, думал: сейчас спросит и о брате Мишке.

…Недели две всего, как Василий узнал, наконец, историю убийства мальчика-осетина. В тот день под вечер, хмурый и желтый больше обычного, он явился в материнский дом, чтобы схватить Михаила. Брата не было, но старуха варила ужин, и Василий понял, что он где-то в станице и скоро явится (когда Мишка бывал в отъезде, Савичиха всю семью держала на хлебе и квасе, завтрак и ужин неделями не готовила).

Василий сидел на лавке в кухне — мать даже не пригласила его в горницу. Девки тут же ощипывали над деревянным корытом перо, молчали, поглядывая на старшего с любопытством и боязнью.

Савичиха, учуяв недоброе, все пыталась выведать, зачем Василий пожаловал. Но он молчал или мычал в ответ что-то несуразное.

— Ну? Чай, твоя теперича довольная? Холит ее родна мамынька? — не теряя надежды, пыталась разговорить его старуха. — Да и чего ей журиться? Хозяйства у Григорьевых всего-то блоха в кожухе… Муженек с парнишкой казакуют — ей даже об харчах не утруждаться. Видела, видела ее надысь, как в церкву ходила. Однако ж и у родной мамыньки мордой лепей не стала, желтая. Все, как бывалоча, глазюки торчат, чисто черт с рукомойника глядится…

Под Василием зло и нетерпеливо скрипнула лавка. Савичиха, вдохновляясь, продолжала, то собирая в сборку, то распуская коричневые, как у борзой, губы:

— Говорят люди, разбогател ты шибко: цельную пасеку нонче развел? — И не смогла удержать вздоха. — Вот же тебе, бесхозяйному шалапуту, само добро в руки плывет… Медок, он нонче в цене. С твоего б медка да умеючи — сотенки огребать…

Пришел, наконец, Михаил. Увидев брата, тотчас струхнул. Василий понял это по вильнувшему огоньку в глазах, по развязному, нарочито бодрому и усмешливому приветствию:

— Здорово дневали, братынек!

Василий, даже не шевельнувшись навстречу, с трудом выдавил из себя:

— Здоров, ничего себе.

Михаил, явно взбадривая себя, прошелся по кухне, поскрипел хромом новеньких сапог.

— Либо по родне соскучился? Либо в должок взять забег, а? Я теперича при деньгах.

Савичиха громко двинула ухватами, забубнила:

— И ну тя! Отколь это у нас деньгам взяться…

Но Мишка уже завелся, расхвастался, за болтовней скрывая свою тревогу:

— Я вон нонче от Войсковой мастерской — официальный заказик на кожи получил и авансик. Меня вон в Управе, как своего, принимают… Фальчиков давеча ручку жал, сказывал, торговое дело жидам нонче нельзя доверить; распрекрасно, что казаки сами за него взялись… На вас, говорит, Савицкий, у нас особая надежда… У вас интендатский дар… — Михаил жидко хихикнул, полез рукой в карман, упорно избегая взгляда Василия. — А я и сам чую, что дар: за кое дело не возьмусь — барышом себя не обижу… На, девки, держи гостинца! Я и про вас, скурех, не забыл.

Выхватив из кармана горсть конфет в пестрых грубых бумажках, он широким театральным жестом бросил их сестрам. Конфеты дождем упали в корыто с пером; девки, хихикая, полезли за ними.

Василий молчал, не в силах ни встать, ни разжать рта. Никогда еще его так не давила мысль о том, что Мишка — это тот, кто выношен матерью в одном с ним чреве, кто называется бесценным словом "брат".

— А чего б мне их не брать, барыши-то! — бахвалился довольный собой Михаил. — Нонче свободно, демократия… Умным людям самое время жить.

В этот миг взгляд его невзначай натолкнулся на Васильев, и, хоть непрозорлив, недалек был Михаил, он не мог не увидеть той смеси боли, стыда и ненависти, с которой впервые так откровенно рассматривал его брат. Нахмурился, забыв сразу, о чем и говорил.