Теранезия - [64]

Они все трое были покрыты болотной грязью, так что им пришлось вымыться в океане, а Ояни нашла им чистую одежду. Прабир все еще нетвердо стоял на ногах и его вели через лагерь, как младенца.

— Давай, чемпион, — сказала Ояни. — Можешь пока воспользоваться моей постелью, а к вечеру мы что-нибудь организуем.

Прабир улегся на прямоугольник из пены и уставился на крышу палатки. На него вдруг нахлынуло яркое воспоминание, как он уставший лежал в своем гамаке в тот день, когда прошел полпути к вершине уснувшего вулкана на Теранезии, пытаясь измерить расстояние до ближайшего острова. В воспоминании самом по себе, не было ничего особо мучительного, но от остроты, с которым оно нахлынуло, хотелось колотиться головой об землю. Он устал оттого, что все время вынужден думать о том, каким был тогда идиотом, устал все время быть им, но каждая попытка избавиться от него, напоминала попытку сбросить омертвевшую кожу лишь для того, чтобы убедиться — тот ребенок все еще полон живых нервов и кровеносных сосудов.

Грант легонько встряхнула Прабира. Уже смеркалось.

— Все пошли обедать, — сказала она. — Присоединишься к нам?

В пространстве между палатками собралось как минимум человек тридцать. Вокруг были расставлены сигнальные фонари, и кто-то подавал еду из работающей на бутане печи.

— Здесь не только из экспедиции, — сказала Грант. — Пока ты спал, появилось рыболовное судно. Похоже, новости просочились в Амбон, и несколько человек смогли напроситься в попутчики.

Прабир пошел за ней к линии раздачи, оглядываясь в поисках Мадхузре. Он заметил несколько знакомых лиц из гостиничного бара в Амбоне — с блестящими в свете ламп глазами, Коул нес очередной бред про дельфийские пророчества каждому, кто готов был его слушать.

— Я преследовал черное солнце сквозь солончаки тысячелетия в самое сердце первобытной тропической лихорадки!

— Бога ради, — прошептала Прабиру Грант. — Дайте кто-нибудь жаропонижающее этому человеку.

Когда подошла его очередь, Прабир с благодарностью принял тарелку с дымящимся рагу, хотя определить его истинную природу не смог, даже после того, как попробовал. Он отошел в сторону, чтобы поесть; было видно, как Грант болтает о чем-то с Ояни, но у него не было настроения присоединяться к ним. Когда пришедшие на обед начали обустраивать себе импровизированные сидячие места из упаковочных ящиков и свернутых спальных мешков, Прабир увидел Мадхузре рядом с двумя женщинами — они болтали и смеялись, не отрываясь от еды. Она видела, что он смотрит на нее и, прежде чем вернуться к разговору, глянула в ответ с совершенно нейтральным выражением лица, в котором не было ни радушия, ни злости. Должно быть, кто-то рассказал ей новости о его появлении, как только она вернулась в лагерь, но она, похоже, все еще не решила, простить его или нет.

От линии выдачи неторопливо подошел студент Коула, Майк Карпентер. Он встал рядом с Прабиром и некоторое время молча ел, а затем спросил:

— Вы знаете Сандру Ламон?

— Не лично.

— Я ее видел однажды вживую, — похвастался Карпентер. — У нее ужасная кожа. Поры, морщины. Они все их убирают на компьютере.

— Быть не может. Какой позор. Простите, мне надо отойти.

Прабир проложил себе путь через лагерь. Какой-то человек с филиппинским акцентом в гавайке и стетсоне, говорил своему, одетому так же, спутнику: «… приветствовал аниматронический динозавр! Полный комплект морского оборудования! А слоган: „Земля — планета чужих!“» Двое биологов горячо спорили о транспозонах и один из них, похоже, независимо пришел к тем же идеям, что и Грант: «…помещает обратно в последовательность для полностью функционального домена белка, который был вырезан и отложен много веков назад…»

Прабир подошел к Мадхузре и дотронулся до ее руки.

— Привет, Мадди.

Она повернулась к нему, бесстрастно улыбаясь.

— Привет.

Ее подруги тоже улыбались, но явно чувствовали себя неудобно.

— Это Дебора и Лайла, — сказала Мадхузре. — А это мой брат Прабир, который едва избежал того, чтобы стать одним из образцов, которые Сели извлекает из желудков. Прабир приветственно кивнул — у них у всех были в руках тарелки и пытаться пожать им руки было бы весьма неудобно.

— Как движется твоя работа? — спросил он Мадхузре.

— Хорошо, хорошо, — вежливо ответила та. — Мы собрали множество данных: поведенческих, анатомических, ДНК. Выводов пока никаких нет, но мы все это публикуем в сети, так что каждый, кто хочет, может ознакомиться с ними.

— Правда? Надо будет сказать об этом Феликсу.

Мадхузре нахмурилась.

— Не кажется ли тебе, он уже знает, что можно следить за всем прямо из Торонто? Я бы подумала, что любому очевидно, как легко и удобно можно это осуществить.

Прабир был поражен ее самообладанием. Намек оказался не самым изящным, но она не позволила ни малейшему проявлению гнева испортить ее послание: ни вспышки в глазах, ни напряжения в голосе.

— Не знаю, — сказал он. — Надо будет спросить его.

Мадхузре взглянула на часы.

— Ты можешь сделать это сейчас. Самое удачное время, чтобы застать его.

— Ага. Спасибо. Отличная идея.

Прабир вновь кивнул ее подругам и отвернулся. Все время, пока он искал место, где можно было бы встать и закончить трапезу в одиночестве, его не покидало чувство огромного облегчения. Он сделал, то, что он сделал, а она сказала ему, что думает на этот счет, и все это прошло и не имело больше никакого значения. Он подорвал ее чувство собственного достоинства не более, чем те неловкие родители, которые неожиданно появляются с забытым завтраком, упакованным в коробку, и заставляют шестиклассников корчиться в пароксизме унижения. И, в отличие от школьников, большинство коллег Мадхузре явно больше сочувствовали тому, какой крест ей приходится нести по жизни, чем насмехались над этим.