Теплый ветер с сопок - [19]

Вернулся я к печам, а там Васька руками круги пишет, Петра горячо убеждает. Без меня хватанул, видать, косушку, стервец.

— Не хочешь сам, давай я, а? Что ж она, с-с-с… Или уйди — молодой, другую найдешь!

Петр ему отвечает рассудительно:

— Она меня за ухи из навоза вытащила, накормила, отмыла, а я бить? Не, пусть…

До тех пор разговорам о Челите я верил, но не полностью. Не сходились концы с концами — без ругани у них с Петром, без скандалов, и вдруг гуляет? После того дня она как с цепи сорвалась. Поневоле поверишь — то ночью за спиртом к продавщице стучится, то из форточки веселье на всю улицу слышно, а то и самому разнимать драку между ее ухажерами пришлось — оба из уголовников, еле ножи с ребятами отняли. Совсем испортилась баба. А Петр ушел в себя, как вода в сухой песок — слова не выжмешь. Только не видно было, чтобы горевал он очень: то жует что-нибудь, то из деревяшки вырезает, посвистывает.

Потом неожиданно исчезла Челита. Не уезжала никуда — шофера приисковые бы видели, вещи на месте, а сама пропала без следа. Сначала ее на работе спохватились, потом соседи переполошились, только после этого Петр в отдел пошел. Там с него допрос сняли, ничего толком не выяснили: «Был на работе, утром пришел, а ее нет. Вещи лежат» — и все дела. И я с ним по-свойски потолковать пытался. Бывает, что отгородится человек ото всех, а увидит, что к нему с добром, и душу откроет. Какое там… «Ничего не знаю, жили хорошо…»

Вскоре прохватило меня на сквозняке возле печи. Попал я в больницу. Вышел, уже когда Таскан вскрылся, утка с юга пошла. Вернулся к своим котлам, как сейчас помню, в последнюю субботу мая. А через день новость — выловили в реке Челиту. Лицо все изуродовано до неузнаваемости, кто-то позаботился, чтобы сразу не признали. Сама распухшая — всю зиму, считай, подо льдом пролежала. Но ее сразу опознали по наколке над коленкой, у нее одной такая была: столкнулись два сердца, и одно из них разбивается.

Отвезли труп в район, а затем и Петра Сусидко туда вызвали. Для официального опознания и подтверждения прежних показаний.

Вернулся из района он с купленным поросенком под мышкой. В тот же день сколотил возле дома для него стайку, стал откармливать. А скоро снова женился. Вот и все.

Нижний горизонт

— А у меня весной как крылья чешутся. Бегом бы побежал, ей-богу. Привык за столько лет…

Кольцов сидел на чурбачке возле поддувала печки и палочкой шурудил угольки. День стоял свежий, по-сентябрьски ясный. В Магадане — там в такое время серо и тускло, туман кропит улицы. А здесь, вдали от побережья, хорошо. Железная емкость надежно прикрывает от ветерка из долины. Тепло сидеть в затишке, щуриться на солнце.

Однако в городе свои преимущества, Можно в кино сходить, на танцы в Дом культуры, в душе хоть каждый день мойся, а в красном уголке в биллиард играй. Смотря какое общежитие, конечно. В Ягодном, где Дуня жил раньше, общежитие хорошее, коменданта он даже на свадьбу пригласил. Зря не послушался, ушел — переселился к ее родителям. С того и покатилось все вниз…

— Меня тоже в город не затянешь, — сказал Дуня. — То ли дело на свежем воздухе. Кругом тайга!

Он очертил головой дугу. Далеко на горизонте белели вершины гор. Перед горами сине-желтой полосой простиралась тайга. Еще ближе, от тайги до самого ручья, тянулось широкое поле тундры.

Кольцов поскреб щетину на темной шее, выплюнул окурок и промолчал.

Опущенный концом в емкость шланг дергался, как вена на перетруженной руке. Вода замерзала лишь ночью, покрывалась ледяной корочкой, однако печь под емкостью топили и днем. Мало ли чего — раствор в скважину должен поступать бесперебойно.

— Глины бы хватило, — озабоченным голосом произнес Дуня.

Кольцов покривился:

— Это уж не наша забота. Наше дело — бурить!

Он встал и, не оглядываясь, начал взбираться по лесенке. Дуня поспешил за ним.

Рядом с платформой и на ней шум оглушал не так, а когда распахнулась измазанная глиной дверь, сразу заложило уши. Дуня знал: надо постоять немного и снова станешь слышать хорошо. Кольцов тем временем забивал гвоздь в дверь — прилаживал отогнувшийся лоскут рубероида. Он взял неудобную подкладную вилку, а не кувалду, лежащую у двери, — ему трудно держать тяжелые предметы правой рукой.

Сменщик Ромка, увидев их, выскочил из каркаса и сбросил каску на доски. Бригадир не спешил смениться. Посмотрел, как Кольцов взялся за рычаги, помолчал, гоняя папиросу во рту. Потом сказал:

— Сто-полста есть. Давай помалу…

С лицом застывшим, будто его оскорбили, Кольцов кивнул. Дуня хотел сказать бригадиру что-нибудь про перевыполнение, но посмотрел на Кольцова и промолчал.

Когда бригадир неторопливо, вразвалку ушел вслед за сменщиком Ромкой к теплякам, Кольцов сказал:

— Поле-то сейчас у нас — круглый год… В управление механизации зовут, двести двадцать прямого — не пойду!

Работать вдвоем у станка предстояло целую смену, слов требовалось много.

Чтобы сбить мусор, Дуня колотил вилкой по штанге, подавал ее к станку. Лебедка поднимала штангу в темную высь под крышу каркаса, потом опускала к устью скважины. Дуня ставил вилку на конец трубы, одним оборотом она закручивала штангу, и та уходила вниз, под землю. Дуня бросал вилку на печку в углу и шел за следующей штангой. А когда приближался к пульту управления, за которым стоял Кольцов, говорил несколько слов: разведка, она самая настоящая работа; он, Дуня, больше всего уважает осень; есть чудаковатые, все годы просидевшие в четырех стенах, в конце жизни они жалеют об этом. А такие вещи надо понимать сразу…