Теплый лед - [7]

Бырдук, направившийся было вниз, остановился:

— Разбойник ты, Кынчо. И себя не жалеешь, и меня…

Они вдвоем прошли вдоль вспаханной полосы, спустились в овраг и вышли к зимнему стойбищу. На боковой стенке телеги, приставленной к овчарне, белела выстиранная рубаха. Кынчо потрогал ее двумя пальцами:

— С тех пор, как увижу белую рубашку…

Бырдук повел плечами: счетовод начинал становиться загадочным. Резкий порыв ветра всколыхнул озимь. Где-то у водохранилища закричала цапля. Вечерело. Гора Дервеня вырисовывалась на фоне неба рубцом своего горба. Кынчо присел на дубовую балку, которая догнивала у плетня. Рядом пристроился и председатель.

— Что это за рубашку ты вспоминаешь? — спросил он.

Кынчо не ответил. Он достал металлический портсигар, на крышке которого были выгравированы птицы, сложил между пальцами папиросную бумагу и взял из портсигара щепотку табаку. Колкие огоньки в его серых глазах погасли. Председатель оттопырил языком щеку, потрогал пальцем покрасневший прыщик и стал ждать, пока счетовод свернет папиросу: ладно, мол, пусть потешится.

— Было это, как сейчас, весной, — наклонился к нему Кынчо. — Май, птицы, война подходит к концу, и нам от всего этого хорошо. Противника нет, высокое начальство в городе. Солдаты топают по пыльной дороге, как на учениях. По звуку их шагов улавливаю, что колонна расстроилась, превратилась в толпу, но я не обращаю на это внимания. Пусть идут, как хотят! И мне тоже захотелось пройтись пешком. Слез с лошади, бросил поводья адъютанту и тут слышу сзади голос комиссара дружины:

— Никак, к земле потянуло, поручик Кынев?

Делаю вид, что не понял, о какой земле идет речь.

— Неужто, — говорю, — к концу войны потянет? Авось проскочу.

— Уже проскочили, — отвечает. — Сегодня Германия капитулировала!

В голове что-то зазвенело. Андрейчо, адъютант, как только услышал эту новость, бросил лошадь и давай из карабина стрелять. Поднялся гам, началась стрельба, боекомплекта как не бывало… Мы с комиссаром смеемся, что-то говорим друг другу, а что — не слышим… Стал накрапывать дождь, и стрельба прекратилась. Над дорогой поднялось желтое облако пыли, капли дождя застучали по листьям табака, как картечь.

— А вот и укрытие очень кстати! — сказал комиссар, выглянув из-под плащ-палатки.

И впрямь, вроде бы шли по чистому полю, а тут откуда ни возьмись прямо на дороге вырос кирпичный забор с металлической решеткой. Сквозь деревья виднелись колонны, а между ними — окна, окна… «Пусть только один день, но запомню, что и я был графом», — сказал я себе. Вошли с комиссаром в дом, остановились на каменной лестнице и стали глазеть по сторонам. Какие колонны, батюшки мои!.. Дубовые двери — на замке, вокруг — пустота, и вдруг мы сами себе показались маленькими-маленькими. А солдаты толкаются у железных ворот:

— Давай, комиссар! Мы тоже войдем.

— Как бы не так! — Показываю им кулак, а они смеются.

Откуда-то появилась молоденькая женщина. Застучала по каменным плитам высокими каблучками и — прямо к нам. На голове у нее белая шапочка с опущенными в стороны уголками, розовые ушки пылают огнем… Представь себе, председатель, что ты женщина и на тебя смотрит целая рота. Каково, а?..

— Надо же, женщина! — заерзал Бырдук. — Такая хоромина — и в ней всего одна женщина.

— Что я хотел еще сказать?! Ямочки на щеках ее вздрагивали, а она изо всех сил старалась показать, что спокойна. Но меня не проведешь. Смотрю, грудь подымается часто-часто. Разве такое скроешь, голубушка?..

— Солдат надо разместить на ночлег, — сказал ей комиссар.

— Да, да, — закивала головой девушка, видимо поняв, что мы ей сказали, и повела нас в пристройку. Показала, где разместить солдат, а нам — начальство ведь! — открыла дубовую дверь дворца. Сама идет впереди. И до чего же хороша, говорю я тебе! Сзади как мандолинка… Просто не знаешь, то ли на нее смотреть, то ли на люстры, то ли на оленьи рога…

— Ну и пофартило! — стукнул себя по колену Асен Бырдук.

— Ты слушай дальше! На стенах часы стучат, позванивают. Комиссар прислушался:

— Еще завод не кончился. Быстро господа драпанули.

— Такой дом без хозяев остаться не может, — сказал я, а сам отправился следом за девушкой. Она, посматривая на нас, улыбалась и вела от одной двери к другой.

— Интересно, кто она такая? — спрашиваю я комиссара.

— Служанка, наверное, — отвечает он. — Такие вот спят с господами, а когда тем небо с овчинку покажется, остаются в их палатах и ждут, кого встретить-приветить. — Он подмигивает: — Знают, кого сторожем оставить, а если что — с кем и ночь провести.

Эти слова меня будто подхлестнули. Мадьярка остановилась у двери одной из комнат. Когда я подошел к девушке, не знаю, как это вышло, рука сама собой потянулась к ней, и я прикоснулся к ее одежде. Мадьярка даже присела от неожиданности, потом вскинула голову и бросилась от нас по коридору. В полумраке мне показалось, что она не бежит, а летит.

— Графом сделался, а мужиком как был, так и остался! — рассмеялся комиссар.

Вошли мы в комнату и стали рассматривать картины на стенах. Вроде бы смотрю на произведения искусства, а что мне говорит комиссар — не слышу. За окнами стемнело. Вдали поднимался туман, потом все смешалось: и темнота, и влага, и деревья.