Теплый лед - [53]

Осень подкралась незаметно, и солнце еще не ушло от нас, и холода не пришли. Плацы залиты солнечным светом, легкие навесы по краям их кажутся близкими. Солдаты находятся далеко, но голоса их звучат совсем рядом. Даже когда разговор прекращается, в прозрачном воздухе звенят его отголоски.

Майор Ахтаров вернулся с границы, а ему все еще чудится, что он едет, что несет его неведомая сила. Он оставил дула в чехлах, уехал от полигонов с потрескавшимися от жары траншеями. Распаханная стерня и поредевшие виноградники проносились по сторонам газика серо-ржавыми полосами. Майор давно проехал мимо, а они все еще стоят у него перед глазами.

Тот, кто близок к земле и людям, носит землю и людей в глазах своих. Это всегда можно уловить по едва заметному движению глаз человека, по блеску зрачков, по улыбке…

Да, друг мой Ахтаров… Лучше бы мне не встречаться с тобой! Тогда не пришлось бы мне молча сидеть перед казарменным фонтаном с облупившейся цементной штукатуркой, копаясь в обсыпавшейся внутри меня штукатурке. Не скрывал бы я своих мыслей, увлеченный изучением «солдатского кружева», потому что эти кирпичи уложены «саблей», как когда-то мог укладывать и я. Не за что было бы мне укорять самого себя, потому что ты, скитающийся по пограничным районам, месяцами не видишь своих детей, а я каждый вечер испытываю радость от безмятежного сна моих ребятишек. Ты строишь дороги для нашей армии, острый щебень впивается в твои потрепанные сапоги, а я слушаю симфоническую музыку и доволен, что могу рассуждать о Рахманинове. Непрерывные дождя стучат по твоему промокшему плащу, ты кричишь, стараясь пересилить ветер, чтобы услышал тебя маленький, растворившийся в промокшей дали солдат, а я наблюдаю через стекло, как опадают на софийских улицах листья каштанов, наблюдаю и переживаю…

У тебя даже и в мыслях не было упрекнуть меня за все это, но я должен укорить себя сам, иначе наш разговор может стать фальшивым, нечестным. Командир дивизии сказал мне, что ты неразговорчив. Он заслуженный человек, но я не могу согласиться с ним, потому что знаю, что для любого разговора нужны двое. Если бы не так, ты не стал бы мне признаваться, что испытываешь неосознанный страх перед днем, когда должен будешь расстаться с армией. Подобная исповедь многих людей выглядит странной, и на тебя могут посмотреть со снисхождением. Пусть! Ты солдат, а солдаты всегда должны иметь противника.

Человек — гость на земле, гость и в армии, куда отправляется исполнять долг, непонятный некоторым людям. Ты один из многих, которые исполняют свой долг, и я не хочу тебе врать, что наступит день, когда имя твое высекут золотыми буквами на мраморной плите у ворот с красиво оштукатуренными колоннами и покрашенной в три цвета нашего знамени будкой. Но то, что тебе жаль расстаться с неудобствами, с нелегкой солдатской жизнью, делает тебя большим. Когда в один прекрасный день ты поймешь, что сохранил самоотверженность своей молодости, верю — ты будешь счастлив.

Ты усмехаешься: мы вообще хорошо понимаем друг друга.

Прямые брови, угловатая челюсть, серые глаза, в которых, может быть, есть иллюзии, но никогда не было лжи…

Рассказывай, я тебя слушаю! Ты хорошо ответил тому, с золотым вечным пером, когда он посетовал, что уже нет героики. Какие нелепые басни выдумывают некоторые люди!..

Рассказал ли ты ему о рядовом Йордане Манолове, о том самом, который считал себя спортсменом и из которого ты сделал солдата? Он, привыкший к поклонению, не скрывал своего пренебрежения к другим солдатам. Ты был командиром, ты должен был терпеть, потому что твое самолюбие нельзя было защищать властью устава. Ты делал это, потому что знал, что в таком пренебрежении может быть и капля силы. Ты понял это и начал действовать.

А как ты расставался с твоими солдатами? Среди них были разные ребята, всякое бывало, но они шли проститься с тобой, шли с деревянными чемоданчиками в руках, совсем другие, в ставших тесными костюмах. У тебя не было сил прощаться, впервые ты почувствовал себя слабым, и тебе захотелось сбежать…

И об этом ты умолчал! И о военной дороге, которую ты построил со своими мальчиками досрочно; и о генералах, проехавших группой по этой дороге, занятых своими разговорами, когда ты стоял в стороне — маленький армейский офицер, стоял вытянувшись перед черным асфальтовым полотном…

«Мы работаем, видим плоды трудов своих, и этого нам достаточно…» Мужские слова! И ты должен был произнести их. И о жене своей… Ты называешь ее супругой, и меня впервые это не раздражает, потому что воистину ты говоришь о товарище. Повтори, пожалуйста, что ты мне сказал! Это надо запомнить: «Для выполнения офицерского долга нужна и жена, которая бы его понимала…»

Ты возвращаешься домой поздно и приносишь в свою тесную квартирку запах казармы и сырости. Жена твоя поднимается с лавки, принимает шинель, и в одной незаметной улыбке жены ты открываешь все то, что люди называют благословенным домом. Открываешь и ту истину, что в доме может быть много людей, а все равно он будет пуст, но даже один человек может заполнить его до краев. Этот человек — твоя жена, и ты благодарен ей за это…