— Может, пока здесь полетаем?
— Ты в своем уме? — торопливо зашептал Лешка. — И так почти месяц зря пропал. — Он расстроился, губы обидчиво оттопырились.
— Хоть бы ты помолчал, — тихо ответил я.
Сорокин положил трубку, молча посмотрел на меня. Был он широкий, мощный. Черные густые брови, маленькие медвежьи глазки делали лицо угрюмым и неприветливым.
— Тебе, Степан, сейчас как можно быстрее за штурвал — беда скорее забудется. Как говорится, не ты первый, не ты последний, — неожиданно мягко сказал он.
— Держи нос по горизонту, — поддакнул Добрецов и хлопнул меня по плечу. Почувствовал, стервец, попутный ветер.
— Я-то держу, да ребятишки со мной. Брат и сестра.
— Как с тобой, где они? — быстро спросил Сорокин и даже привстал, заглянул за дверь.
— Они у хозяйки. Я хотел квартиру подыскать, но не могу пока.
Сорокин на некоторое время замолчал, хмурясь, барабанил пальцами по столу:
— А что хозяйка, гонит?
— Нет. Но стесняю я ее. К ней племянница приехала, а тут еще управдом грозится нас выселить.
Командир выдвинул ящик стола, достал синюю папку, развязал тесемки. Молча вынул листок бумаги, пробежал глазами сверху вниз.
— Тебя здесь нет! — удивленно проговорил он. — Ты что, не писал заявление на квартиру?
— Нет.
Оформляясь на работу, многие, в основном женатые летчики, первым делом написали заявления на квартиру, а мне это казалось лишним, мысли были заняты другим, хотелось поскорее сесть за штурвал.
— Давай пиши. — Он протянул мне чистый лист бумаги. — Тут у нас очередь на квартиры — тридцать шесть человек. Осенью дом сдавать будут. Что-нибудь выкроим, а пока поживешь у этой женщины. Она работает?
— Нет, на пенсии.
— Так ты договорись, чтоб за ребятишками присматривала, заплати ей за это. — Сорокин достал из кармана ручку, что-то написал на листе.
— Не родись красивой, а родись с квартирой, — пошутил Лешка. — Я вот уже шесть лет летаю, и ничего нет.
— Вот ему дам, а тебе нет, — отрезал Сорокин. — Ты у нас точно кукушка, откладываешь яйца в чужие гнезда.
Лешка промычал что-то нечленораздельное, но дальше мычания дело не пошло — Сорокина он боялся.
Сорокин поднял голову, посмотрел на меня.
— Нет у нас другой работы. Авиация спецприменения! На базе много не налетаешь. Тебе часы нужны, осенью введем командиром. Послал бы в Ключи других, да некого. Почти все отлетали санитарную норму. Я сам сегодня лечу в рейс.
— А как же с ребятишками?
— Ну обложись ими и сиди, — не вытерпел, встрял в разговор Добрецов. — У всех дети, но никто не бросает работу. Устрой в интернат, а летом возьмешь с собой в Ключи, пусть в водохранилище купаются, загорают.
— Вот когда у тебя будут дети, ты их и купай в холодной воде, — сказал я.
Сорокин достал из кармана потертый конверт. Неловко повертел в руках, протянул мне.
— Здесь летчики деньги собрали и местком выделил, возьми.
— Как-нибудь проживу, — буркнул я, вставая.
— А ну садись, — приказал он. — Ты что, миллионер? Пока еще ходишь во всем государственном. Не для тебя, для ребятишек. Я сам без родителей и знаю, нужны они тебе или нет.
Тут он был кругом прав. Полгода прошло, как я закончил училище, сразу же после прибытия в подразделение нас, по давней традиции, отправили в колхоз, где пробыли до глубокой осени. Когда стал летать, деньги посылал матери.
— Квартира благоустроенная? — спросил командир, думая о чем-то своем.
— Нет, дома старой постройки. Есть, правда, телефон.
— Не о телефоне. Чем топите?
— Дровами. — Я недоуменно пожал плечами.
— Углем лучше. Дрова прогорят быстро, и снова холодно, — убежденно сказал Сорокин. — По собственному опыту знаю. Я в детдоме когда-то за истопника был. Уголь со станции таскали. Бывало, подбросишь, печка раскалится, мы на плиту картошку пластинками. Вкусно!
Лицо Сорокина сделалось грустным и добрым — это было так же непривычно, как если бы вдруг улыбнулась каменная глыба.
— Вы были в детдоме? — растерянно спросил я.
— Было дело…
Он помедлил немного, затем достал фотографию, протянул мне. С фотографии смотрела пожилая женщина в сером платке. Обыкновенное лицо, таких я видел тысячи.
— Мать? — вежливо поинтересовался я.
— От родной, к сожалению, ничего не осталось, — ответил Сорокин. — В сорок первом эшелон, в котором мы эвакуировались, попал под бомбежку. Страшно вспомнить. Горела станция, вагоны, все кругом трещало, рвалось. Меня вытащили из-под шпалы. Потом узнал: в вагон было прямое попадание. Говорили, чудом уцелел. Собрали нас, переписали фамилии и повезли дальше на машинах. Потом снова на поезде. Привезли нас в Иркутск, там меня и еще одну девочку взяла добрая женщина. У нее у самой трое ребятишек. Помню, овсяную кашу ели. Летом лучше было, огород кормил. Вот так и жили: не хуже и не лучше других. В сорок четвертом мужа у нее убили, нас забрали в детдом. Эта женщина для меня сейчас мать родная.
Сорокин бережно положил фотографию в карман, лицо вновь стало хмурым и отчужденным.
— У нас на стоянке уголь есть, техдомик отапливаем. Ты скажи адрес, завтра с утра подбросим пару тонн, я думаю, хозяйка возражать не станет.
Он быстро глянул на меня, улыбнулся одними глазами.
— Она тогда у тебя вот где будет. — Добрецов крепко сжал кулак.
