Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя) - [12]

— Как бы не так! Борька мне за него щенка предлагал, а я не сменялся.

Легкий на помине прибежал Борька — сын Ефима Михайловича. Маленький, толстый, как самовар, он прошмыгнул в комнату, принялся что-то искать в узлах. Они уже переехали. В углу, занимая полкомнаты, громоздились ящики, огромные, похожие на кочаны, узлы с тряпками. Дом как-то враз стал неродным. Ребятишки присмирели, как привязанные ходили за мной. В большую комнату, где лежали вещи Ефима Михайловича, заходили редко, сидели на кухне.

Ефим Михайлович пропадал на работе, старался как можно реже бывать в нашем доме. Если приходил, то через двор шел с палкой, боялся Полкана.

В обед пришла Фрося, принесла ребятишкам подарки: Вере сарафан, а Косте рубашку. Чтоб не обидеть, пришлось взять.

— Видела Ефима, — радостно затараторила она. — Он уже договорился с машиной, заедет после работы. Начальник говорит, не дам автобус, рабочих везти надо. Вот человек, зимой льда не выпросишь. Но потом все-таки дал. Отца он твоего знал, вместе работали.

Я помолчал, в последнее время ее словно подменили, я не мог нарадоваться на свою родню: ласковая, обходительная…

— Вы, я гляжу, увязались. Ты хорошенько чемоданы на замки закрывай, народ разный едет. Меня, помню, после войны в поезде обчистили. Батистовую кофточку, деньги — тридцать шесть рублей, выходную юбку вытащили. А я, дура, уши развесила, — выругала она себя.

Борька, который до этого молча смотрел куда-то на шкаф, перебил мать:

— И аккордеон возьмете?

Аккордеон был трофейный, немецкий, отец привез его с фронта. Ни одна гулянка, ни один праздник на улице не обходились без него.

— Чего пристал? — закричала Фрося. — Возьмет, не возьмет, тебе какое дело?

— Тетя Аня мне его обещала, — заныл Борька.

— Мало ли что обещала! — сказала Фрося. — Ефим вам тогда дрова привез, мать сказала — возьми аккордеон. Он не взял.

— Костя подрастет, может, играть будет, — сказал я.

Борька подошел к окну, на котором стоял старенький радиоприемник «Рекорд», оценивающе поглядел на него, заглянул вовнутрь.

— Тоже заберете?

— Можешь сломать на детали.

— Ох и засиделась, на часы не гляжу, — заохала Фрося. — Мне на работу пора.

Она вскочила, обежала взглядом комнату — не оставила ли чего — и выскочила на улицу. Стукнула калитка. Напротив окон по потолку короткими вихляющими скачками пробежали тени.

Костя сбегал в кладовку, принес мороженую бруснику. Вместе с ним в дом забежал Полкан, в доме резко и остро запахло собакой. Костя воровато заглянул в большую комнату, проверил, увидел я или нет.

— Костя, выгони его на улицу!

Брат взял со стола кусок хлеба, сунул собаке.

— Костя, кому говорят!

— Он сам, я не виноват.

Полкан осторожно взял кусок, вильнул хвостом, стуча когтями о крашеный пол, пошел к двери, всем своим видом показывая, что он все понял и ругаться не нужно. Костя открыл дверь, выпустил его на улицу. Полкан исчез в клубах морозного пара.

Полкан был как бы еще одним членом нашей семьи. В письмах из дома о нем писали наравне со всеми: что он сделал, где отличился, хотя пользы от него в хозяйстве никакой. Держали его больше для порядку: все держат, а мы чем хуже. Жил он вольной, полуголодной жизнью, был честным, не пакостливым псом.

Года три назад к нам прибежала соседка и заорала, что наша собака задавила ее курицу. В подтверждение своих слов она трясла у меня перед носом мертвой курицей.

У Полкана, который лежал в тени, изнутри выкатился глухой рык. Он приподнялся на передние лапы, оскалил клыки, напружинился. Соседка взвизгнула, бросила курицу, убежала со двора.

Потом выяснилось, куриц у соседки давила собственная собака.

Борька притащил из комнаты стул, присел рядом с Костей.

— Вот скажи: два отца, два сына, три апельсина — как разделить?

— Ты не хитри, хочешь бруснику лопать, так и скажи, мне не жалко. А загадка твоя для нашей Наташки. Каждому — по одному.

«Ай да Костя! — мысленно похвалил я. — Сразу же решил, а почему по математике двойки таскаешь?»

Борька обиделся, заворочался, под ним зло заскрипел стул.

— Брат твой с деньгой приехал. Говорят, в магазине всего напокупал, — сказал он.

— Тебе-то что, — ответил Костя.

Борька не ожидал такого отпора, замолчал, но ненадолго:

— Он на «кукурузнике» летает!

— Сам ты кукуруза. На «антоне»!

— Подумаешь, — протянул Борька. — Мне мать говорила: он вас в городе в интернат отдаст.

— Не отдаст, — тихо ответил Костя и замолчал.

«Не отдам, Костя, не отдам», — как заклинание, мысленно сказал я и почувствовал, как перехватило горло. Они верят в меня — это что-то значит, теперь только бы выдержать, не споткнуться, за спиной-то никого нет.

— Степа, я пойду поиграю, — заглянул в комнату Костя.

Губы и щеки у него были вымазаны брусничным соком. Насколько я помню, он обычно чихал на мои разрешения, ходил куда вздумается сам, а сейчас после разговора с Борькой решил вести себя примерно.

— Вытри губы и можешь идти, — сказал я.

Брат сдернул с вешалки пальто, быстро оделся, сунул в карманы рукавицы, плечом толкнул дверь. Вслед за ним выбежал и Борька. Некоторое время они о чем-то спорили под окном, потом Костя вернулся в сени, загремел ведром. Я открыл шкаф, размышляя: что бы еще взять с собой, но тут неожиданно дернулась дверь, в дом заглянул Борька.