Тепло твоих рук - [10]

Должно быть, именно так должен допрашивать офицер оккупационной армии девушку из местных. Ощущаешь вызов, настороженность и некое презрение, за которое не притянешь к ответу.

Я произнес:

— Парень из этих мест по имени Дуайт Макейрэн играет за…

— Это мой сводный брат.

— У вас есть машина?

— Нет.

— Мой коллега уехал с офицером дорожной полиции и оставил мне служебный автомобиль. Я собираюсь в больницу, посмотреть, что с ребенком. Не хотите поехать со мной?

— Благодарю вас, нет. Она не сильно пострадала.

— Могу я вас подвезти домой?

— Спасибо, не надо. У меня еще здесь работа.

— Может быть, как-нибудь вечером мы могли бы…

Она поднялась.

— Спасибо. Я редко выбираюсь из дому.

Я не мог выбросить ее из головы. Вместо того, чтобы угасать, воспоминание о ней делалось все ярче. Я начал ей названивать. Она была холодно приветлива, вежливо отклоняя каждое приглашение. Я разыскивал людей, которые могли бы мне хоть что-то о ней рассказать. Это было непросто. Я складывал картину из массы кусочков. Она родилась в сорока милях отсюда, в крохотном поселке Кипсейф, расположенном на взгорье, единственная дочь Реда Макейрэна, здоровенного мужика, отличавшегося буйным нравом, но не задержавшегося на этом свете достаточно, чтобы произвести еще дочерей. Мать Мег умерла от менингита, когда дочери было три месяца. Трагедия сделала его еще более буйным и непредсказуемым. Он вновь женился после своих наездов в Брук-сити на уик-энды, когда, набравшись, охмурял очередную шлюху с Дивижн-стрит, женившись в итоге на молоденькой простушке и увезя ее к себе на холмы к тяжкой и опрощенной жизни. Когда Мег исполнилось два года, вторая жена родила Дуайта. Спустя шесть месяцев Ред Макейрэн застукал свою новую супругу на зерноскладе с соседом, суровым мужиком средних лет, и принял обиду столь близко к сердцу, что был тут же убит ударом ножа. Человек, заколовший его, отец девятерых, был приговорен к двадцати годам, а через три дня вторая миссис Макейрэн, оставив двоих маленьких детей на ферме у дяди Реда, исчезла навсегда, Для компании прихватив старшего сына человека, убившего ее мужа. Дядя был угрюмый, страдающий артритом человек, впавший в бедность, не заведший детей, но имеющий глухонемую жену.

Не будь Мег столь способной, миловидной и трудолюбивой девчушкой, что учителя в школе уделяли ей особое внимание, ее судьба могла бы быть совсем иной. Когда ей было десять, а Дуайту восемь, дряхлый взятый напрокат трактор наехал на приемного дядю и задавил его. Приемную тетку определили в специальный приют. Ферму продали, чтобы уплатить налоги. Мег и Дуайт попали бы под опеку властей, если бы их не приютил один из учителей.

Мег начала завоевывать все призы и награды, какие только существовали, Дуайт же двинулся по спортивной дорожке. Она предпочла получить двухгодичную стипендию в учебном заведении нашего штата, что давало ей диплом учителя и возможность помогать Дуайту получить образование в колледже.

Самую яркую зарисовку во время моего внеслужебного расследования я получил от старика, помнившего, как они жили. «Я тысячу раз их видел на улице — этих двоих молодых оборванцев, волосы у них одинаковые были, светлые, она ростом повыше, держит его за руку крепко, сама сильная, смотрит гордо. Против этих двоих был весь мир, и ей как никому было это известно, и вот ее заботой было ему чего-нибудь достать на прокорм прежде, чем себе, а дырки на одежде так и лезли в глаза. Из жалости кто-нибудь порой приставал к ним со своей заботой. Когда паренек у нее от рук отбился, свои у него делишки появились, а ее он стал обзывать по-всякому, она сделалась вроде как курица, которая высидела утиное яйцо и не может видеть, как ее дитя плавает в пруду. Позже, в старших классах уже, когда он по ночам с бандюгами шастал, со всякой шпаной старше нее самой, когда гонял с ними на машинах или напивался как свинья, она боролась изо всех сил, чтобы уберечь его от худшей беды, а попасть в беду на наших-то холмах дело нехитрое, когда танцульки раз за разом оборачиваются дракой, поножовщиной, а то и перестрелкой. Трижды он представал перед окружным судьей — одно предупреждение и дважды поруки, и даже несмотря на то, как она за него билась, его бы давно дороги мостить отправили, если бы они в восторг не приходили от его футболянки, какой не видели ни до, ни после. Но вот что запомнилось мне, так это как тянет она его за руку за собой, как их головы сверкают в лучах солнца, у нее подбородок задран, как у королевы какой-нибудь, а вышагивает-то она босиком, по пыльной дороге, и в кармашке у нее пятицентовик, чтобы купить кусок черствого хлеба».

Она воротила нос от полисменишки из долины. Не один раз я унижался, ожидая ее возле школы и тащась за ней шесть кварталов до Краун-стрит. Она ответит бывало на какой-нибудь прямой вопрос, и — все. Но к тому времени я знал о ней побольше и разглагольствовал о том, что судьбою мы с ней чем-то схожи. У меня дома все умерли, но без особого шума и сам я был к тому времени постарше, чем она. А на службе моей меня из-за нее буквально затравили. Я глотал это от всех, кроме Элфи Питерса. Но он сказал о ней грязные вещи, так что мне пришлось дождаться конца нашей смены и отвести его за авторемонтную мастерскую, где такие дела обычно и улаживались. Позднее мне говорили, что первые десять минут он гоготал, кривлялся и пританцовывал, то и дело сбивая меня с ног, и кое-кто уже подумывал, что пора прекратить нашу схватку. Я долговяз и костляв и более нескладен, чем мне хотелось бы, но по мне никак нельзя судить о той силе и выносливости, которыми я всегда отличался. И вот потом, рассказывали мне, настал момент, когда он прекратил свои кривляния и взялся за дело всерьез, стремясь так уложить меня, чтобы я не поднялся. Мало-помалу руки у него тяжелели, двигался он гораздо медленнее и уже не успевал уворачиваться от моих медленных, тяжелых боковых ударов, обрушивавшихся на него как мешки с камнями, привешенные к концам двух веревок. Когда он стал валиться на землю, у меня появилась возможность перевести дух, и в конце концов он рухнул, да так и остался лежать. По рассказам, я долго стоял возле него на коленях и, тряся его, требовал, чтобы он обещал ни слова больше не говорить о Маргарет Макейрэн, он же так и лежал закатив глаза. Однако после того, как нас подлечили в отделении неотложной помощи городской больницы, он принес извинения в такой манере, которая меня удовлетворила, и выглядел так, как будто это причиняло его рту большую боль, чем причинил я.